Чем потенциально может угрожать «война хакеров» двух стран, вооруженных ядерными ракетами?

Ведущий программы «Пятый этаж» Михаил Смотряев побеседовал об этом со старшим вице-президентом компании Clear Swift Максимом Щипкой.

Загрузить подкаст передачи «Пятый этаж» можно здесь.

Михаил Смотряев: Максим Владимирович, в свое время, давно, был популярен такой, по нынешним временам, наверное, страшно политически некорректный анекдот про вирус, написанный… Мне он встретился в версии «написанный афганскими талибами».

Вы, может быть, помните? Для тех, кто не помнит, есть смысл коротко пересказать.

Приходит письмо из серии нигерийских, в котором содержатся приблизительно следующие сведения: «Здравствуйте, мы талибские хакеры. Поскольку мы не очень продвинутые еще хакеры, пожалуйста, вручную уничтожьте все файлы на жестком диске вашего компьютера».

Тогда это, наверное, было смешно — году в 2001 или 2002. А сейчас, глядя на размах, с которым действуют, скажем, люди из запрещенного везде и всюду «Исламского государства« и прочих группировок, которые, кроме как экстремистскими, никак не назовешь, приходится признать, что кибервойны, о которых раньше писали фантасты, — это, в общем, штука вполне реальная, да?

Максим Щипка: Да, конечно. Кибервойны были реальной штукой уже несколько лет. Я бы сказал — лет пять. Возможно даже шесть. О них просто слышали только специалисты в свое время.

Сейчас все больше и больше информации о подобных кибервойнах оказывается в публичном доступе. Да, конечно же, соответствующие агентства, соответствующие отделы есть у любой уважающей себя, иногда даже не уважающей себя, страны.

М.С.: В таком случае можно предположить, что чем больше технологически продвинутая страна, тем, соответственно, больше на это тратится и средств, и денег. И результаты — самое главное — более впечатляющие.

Скажем, северокорейцы, как считается, взломавшие Sony, дальше кинокомпании и отмены показа фильма, где в дурном свете выставлен их президент, не пошли.

Но когда такие страны, как Россия и США, сходятся в кибернетическом клинче, то тут вопрос о последствиях возникает. Оставляя, сразу скажу, в стороне, я не хотел обсуждать сегодня во всех подробностях хакерские атаки на Белый дом, на переписку Демократической партии просто потому, что тут о многом говорить с определенностью еще нельзя.

Дело это подсудное, да и, честно говоря, сплетничать не хочется. Если более широко посмотреть на вещи, то перспективы этих конфликтов, переноса войны в кибернетическое пространство, каковы они?

М.Щ.: Перспективы 100-процентные. Сейчас, находясь в киберпространстве, возможно получить доступ к очень многим системам. Как, в общем-то, уже и происходило не раз и не два: допустим, к тем же системам SСADA, к тем же системам обогащения урана.

Очень много всего сейчас завязано на нормальную работу компьютеров. И тот, кто эту нормальную работу компьютера может контролировать, может добиваться своих целей.

Также вы упомянули интересный момент: вы сказали, что, чем более технологически развита страна, тем больше у нее возможностей.

Я бы, возможно, посмотрел немножко с другой точки зрения: чем больше стране терять, тем больше она вкладывается в развитие подобных возможностей.

Не столько технологические возможности важны или развитие технологий в стране, сколько то, какая у этой страны мотивация, я бы так сказал.

М.С.: С этим, разумеется, сложно спорить, но, с другой стороны, если, скажем, государство Тувалу или республика Тонго захочет нанести серьезный вред, пусть даже своим соседям по региону (так и быть, не будем трогать многострадальные Соединенные Штаты), то, я боюсь, там с ресурсами не густо.

Ведь это же должны быть специалисты высочайшей квалификации, исходя из того, что на другом конце — обороняющаяся сторона, там же тоже не Иванушки-дурачки сидят?

М.Щ.: Совсем не обязательно. Вы сказали, что не хочется говорить о Демократическом национальном комитете. Давайте не будем о нем говорить, однако я упомяну некую персону, которую называют Гуччифер.

Сейчас разговор идет о персоне Гуччифер 2.0, то есть определенной персоне, которой приписывают взлом в этой партии. Однако о чем немногие могут знать, это то, что Гуччифер 1.0 — это реальный человек, который существовал и существует.

Этот самый Гуччифер 1.0 совсем не специалист в киберпреступности. На самом деле Гуччифер 1.0 — это человек, который был уволен, не работающий водитель такси. Который использовал совсем не высокотехнологические способы, чтобы получать доступ, за что, собственно, его и засудили и в Румынии, и в США.

Он получал доступ к почтовым ящикам высокопоставленных лиц и в США, и в Румынии.

М.С.: Здесь, насколько я понимаю, речь идет не столько о кибервойнах в современном понимании — супервысокотехнологичное оружие, алгоритмы, программы — сколько о простом мошенничестве и людской доверчивости. Кстати, в случае с Демократической партией, которую мы договорились не трогать, там тоже это имело место.

М.Щ.: В общем, да, но, с другой стороны, граница между собственно высокотехнологичным каким-то хаком и таким социальным подходом очень-очень размыта.

На самом деле большинство современных атак, включая и высокотехнологические атаки, начинаются с того (я бы даже сказал 80% подобных атак), что человек получает почтовое сообщение, в которое он поверил и в котором …. в ХХI веке он решил открыть какой-то присоединенный файл к этому почтовому сообщению.

80%, судя по некоторым источникам, высокотехнологических атак начинаются именно с этого, поэтому нельзя недооценивать социального аспекта.

М.С.: В том, что касается, скажем, взлома переписки — это, безусловно, наверное, важно. Но горизонты кибернетических операций гораздо шире, чем просто докопаться до переписки кандидатов в президенты или еще куда-нибудь и слить ее конторе под названием Wikileaks, — или как бы она там не называлась, — в общественный доступ.

Речь же идет о потенциальном контроле над оборонными системами. Кстати говоря, американцы что-то такое говорили, что еще в 15-ом году случилась кибератака на американские штабы, какие-то компьютеры, находившиеся там.

Вряд ли, конечно, речь идет о системах критических, они, наверняка, защищены и выведены в отдельные сети.

Наверное, было бы просто идиотизмом не поступить по-другому. Но в том, что касается именно вещей, связанных непосредственно с оружием, которое все более высокотехнологично и все больше полагается на компьютеры, — получить контроль над этим, нарушать алгоритмы работы систем вооружений непосредственно, — это, согласитесь, не то же самое, что слить чьи-то фотографии в голом виде Джулиану Ассанжу.

М.Щ.: Михаил, вы будете удивлены, насколько это все же похоже. Я вам приведу следующий пример. Вы, наверное, помните Stuxnet? Был в свое время такой «зловред» под названием Stuxnet, который использовали для того, чтобы сломать центрифуги в Иране. Как вы думаете, как этот Stuxnet попал на компьютеры, которые управляют этими центрифугами?

М.С.: С USB-флешки.

М.Щ.: Совершенно верно, то есть человек, который эту USB-флешку, зная, что это нельзя делать и так далее и тому подобное, человек на эту USB-флешку записал какой-то файл, который получил или по почте, или от друга, от товарища и так далее и тому подобное. Он пронес эту USB-флешку и воткнул в какой-то из компьютеров, который собственно и управлял этими центрифугами.

Социальный элемент все же очень-очень важен. Ни одной атаки, — точнее не так, это неправда, — подавляющее большинство, 80% атак все же включают в себя социальный элемент.

Хотя, да, вы совершенно правы: существует и другой тип атак, которые используют уязвимости на открытых web-сайтах, в открытых системах и так далее и тому подобное.

Возможности, конечно, там безграничны. Там, когда получаешь доступ к одной из этих систем (собственно, они все работают на основе индустриальных систем типа SCADA, доступ к которым можно получить), можно делать то, что хочется: можно выключать свет во всем штате и так далее и тому подобное.

Это же мы еще не дошли до той стадии, когда через подобные системы возможно получить доступ и использовать для себя оружие другой страны.

Все-таки подобные системы защищаются на другом уровне, и хотя нельзя сказать, что это невозможно в принципе, это сделать намного-намного-намного труднее, тяжелее.

Мы еще не там, однако, как мы видим, нанести какой-то ущерб своему противнику, если не физический, то репутационный, моральный и так далее и тому подобное вполне возможно, и этот ущерб будет довольно ощутимым.

Хотя, конечно же, как мы уже обсуждали, были атаки на те же электростанции в той же Америке, которые привели к определенному отключению света в определенных районах.

М.С.: У нашего обозревателя по вопросам компьютерного хакерства возник вопрос. Алик?

Александр Кан: Я просто, несмотря на то, что то, о чем вы говорите, — о том, что 80% всех атак носят, как вы формулируете, социальный характер, то есть это какая-то полусамодеятельность, я так понимаю.

Тем не менее, одно дело, когда эта самодеятельность направлена на, — как Миша выразился, — слив обнаженных фоток в Wikileaks или даже на какое-то весьма серьезное злонамеренное хакерство, целью которого является похищение очень серьезных, наверное, нередко сумм из банков или тех или иных частных банковских счетов, — это преступная деятельность, которая мотивируется совершенно очевидным желанием наживы.

Другое дело, когда мы сталкиваемся с борьбой межправительственной, когда это уже действительно выходит на уровень межгосударственной войны. Здесь уже об этом самом социальном факторе говорить довольно сложно. Это уже, на самом деле, часть большой политики, не так ли?

М.Щ.: Алик, хотя то, что вы говорите, имеет смысл, ситуация следующая: методы — те же, мотивация — другая. Конечно же, да, когда правительства воюют между собой в киберпространстве, мотивация — почему они это делают — совершенно другая. Однако метод тот же социальный. Не столько социальный характер, сколько социальный подход к людям.

Например, если некий Максим Щипка пошлет почтовое сообщение Алику и скажет: «Вы знаете, у меня тут такая интересная информация про DNC появилась. Если вы на нее взглянете, у вас появится возможность быть первым и, значит, рассказать что-то миру совершенно первым».

Конечно, Алик на это сразу не поведется, но если мы с вами пообщаемся несколько раз, выпьем пару кружек пива до этого, а потом кто-то другой от моего имени пошлет подобное сообщение, есть вероятность, что вы его откроете.

Есть вероятность, что вы в него заглянете, а это сообщение может быть также от какой-либо из служб какой-либо из больших стран, у которых есть совершенно другая мотивация, почему они хотят, чтобы ваш компьютер заразить.

А.К.: Хорошо, я его открою. От того, что я его открою, никаких проблем у правительства, будь то России, будь то Великобритании, будь то США, не будет.

М.С.: Это смотря, что приложено в этом файле. Не забывайте, Александр, где вы работаете.

М.Щ.: Совершенно верно.

М.С.: В принципе, общая логика понятна. Эти тайные, секретные войны велись всегда, другое дело, что до изобретения компьютеров приходилось это делать по старинке.

Послушайте, Алик, вспомните господина Профьюмо, чтобы далеко не ходить за примером. Там было без высоких технологий, там просто была очень красивая женщина.

Другое дело, получить доступ к секретам. Роль дезинформации в войнах всегда была очень высокая. Об этом еще чуть ли не Сунь Цзы писал две с половиной тысячи лет назад.

Другое дело — то, что меня интересует непосредственно: дело в том, что очень многие решения низового и среднего уровня нынче принимаются компьютеризованными системами. Мы используем компьютеры для того, чтобы поезда ходили по графику, самолеты друг с другом в воздухе не сталкивались.

Кстати говоря, я так подозреваю, что, разумеется, ручное управление запуском баллистических ракет, — без него пока никуда не деться, но там тоже, в этой цепочке много передается по проводам, а не устными приказами.

Попасть в эти системы — будь то системы, контролирующие запуск ядерных ракет, или системы, контролирующие диспетчерские службы больших аэропортов, — по большому счету, во втором случае не будет ядерной зимы, но масштаб жертв будет, наверное, где-то похожий.

Это и тревожит, тревожит, кстати говоря, и то, что крупные и даже не только крупные державы, — Северная Корея не признает ничего никогда, а Китай не скрывает: «Да, у нас есть службы кибернетической безопасности».

США не скрывают: «Да, у нас есть службы кибернетической безопасности».

Россия, может быть, об этом не говорит открыто, но тоже, строго говоря, этот факт не отрицает, да и все остальные, я думаю, сейчас тоже признаются.

Насколько пока, вы говорите, мы не дошли еще до того состояния, чтобы перехватывать контроль над чужими системами непосредственно вооружений?

Как, по-вашему, скоро это произойдет? В этом, что это произойдет, наверное, сомневаться не приходится.

М.Щ.: Очень трудно заглядывать в этот хрустальный шар и пытаться предвидеть, что произойдет, что не произойдет. На самом деле, с моей точки зрения, сейчас, к счастью, безопасность подобных критических систем начинают, наконец-то, воспринимать гораздо более серьезно.

Проблема с разработкой программного обеспечения всегда была в том, что безопасность этого программного обеспечения — это было нечто последнее, нечто, о чем думаешь в конце, после функциональности.

Сейчас это немножко меняется, однако, как мы уже обсудили, мы далеко все еще не там.

Дойти до ситуации, когда можно перехватить управление чьим-то оружием, — я сомневаюсь, что до этого когда-либо дойдет, честно скажу.

Однако перехватывать управление какой-то критической инфраструктурой, — допустим, то же расписание поездов, или, как в «Крепком орешке», перехватывать собственно систему управления аэропортом, чтобы сажать самолеты на 200 метров ниже, чем они должны садиться, — это довольно обозримое будущее, я бы сказал.

Поэтому многие компании, включая даже российскую «Лабораторию Касперского», уделяют довольно много внимания подобным атакам и разрабатывают специфические решения для этого.

Хотя правительства тоже начинают уделять этому внимание, и в каждом правительстве помимо отдела, который занимается кибершпионажем и атакой других правительств, существуют также отделы защиты непосредственно своей критической инфраструктуры.

М.С.: Такие, своего рода МИ-7 и МИ-8 или, может быть, 10 и 11. Максим Владимирович, спасибо вам огромное.

Новости пугающие. Алик, скажите, пожалуйста, у вас отопление в доме есть?

А.К.: Да.

М.С.: А термостат?

А.К.: Да.

М.С.: Такая штучка — поворачиваете, и бойлер включается.

А.К.: Есть-есть.

М.С.: А он старинный, механический или современный, с кнопками, которым можно с мобильного телефона управлять?

А.К.: Не знаю, можно ли им управлять с мобильного телефона, но, по-моему, он уже такой — современный.

М.С.: Дело в том, что если можно… Холодильник, например, у вас «умный»?

А.К.: Нет.

М.С.: Берегите его.

А.К.: Хорошо.

М.С.: Мы эту тему обсуждать всерьез не стали, поскольку к вооружению и конфликту между государствами она не имеет прямого касательства.

Но так называемый «интернет вещей», о котором много говорится, — вещи, подключенные к интернету, которыми можно до определенной степени управлять издалека, — отопление включать дистанционно, чайники всякие, — то программное обеспечение, которое пишут для них, не настолько сложное, чтобы его не мог взломать, например, ваш сын, студент-компьютерщик или некоторые наши коллеги, обладающие соответствующими навыками.

Поэтому мой вам хороший совет: бойлер выкиньте вместе, кстати, может быть, и с холодильником…

А.К.: Может, и компьютер тогда?

М.С.: …и компьютер тоже.

А.К.: И смартфон?

М.С.: … и переходите обратно на паровое отопление углем.

А.К.: Может, в лес?

Социологический портрет детоубийства в США, конец XX — начало XXI в.: жертвы и преступники

Богданов С.В.[1], Остапюк В.Г.[2]
(Опубликовано в журнале Вестник Московского университета. Серия 18. Социология и политология, 2016, №1, с. 225-239)

В полицейской статистике Соединенных Штатов Америки учет ведется по нескольким типам детоубийств.

Для этих целей используется несколько понятий: felicide — убийство собственного ребенка биологическими родителями; neonaticide — убийство родителем или родителями собственного ребенка в течение первых 24 часов после его рождения; infanticide — убийство родителем или родителями собственного ребенка в течение первого года его жизни; felicide-suicide — убийство собственного ребенка одним из биологических родителей с последующим его самоубийством; familicide — убийство собственного ребенка и другого родителя с последующим самоубийством убийцы-родителя.

Проблема детоубийства вот уже несколько десятилетий является одной из активно изучаемых американской социологией и юридическими науками. Безусловно, одной из важнейших причин, которые обусловливают такой интерес законодателей, правоохранительных органов, научного сообщества, стали достаточно высокие темпы смертности американских детей от умышленных убийств: 8 человек на 100000 человек — для младенцев, 2,5 человека на 100000 человек — для детей дошкольного возраста и 1,5 человек на 100000 человек — для детей школьного возраста[3].

Согласно оценке Центра по контролю и профилактике заболеваний, данной в 1994 г., убийство было четвертой по распространенности причиной смерти детей дошкольного возраста и третьей основной причиной смертности детей в возрасте от 5 до 14 лет[4].

Не случайно, в настоящее время чрезвычайно распространенным является мнение ряда британских и американских специалистов, согласно которому риск стать жертвой умышленного убийства для детей в этих странах наиболее высок в течение первого года жизни[5].

В то же время значительная часть западных криминологов, специалистов в области статистики и социологов, занимающихся вопросами насильственной смертности среди детей, подвергают критике официальную статистику и считают ее существенно заниженной из-за высокого уровня латентности детоубийств, а также из-за ошибок полицейских служб при констатации истинной причины смерти ребенка[6].

Данные обстоятельства делают проблему смертности детей от умышленных убийств очень актуальной не только для американского общества, но и для России. Для российской криминологической науки опыт изучения причин, масштабов, динамики и наиболее эффективных методов превенции детоубийств на материалах США, — страны, накопившей огромный опыт по этой проблеме, — направление прагматически ценное и важное.

Остановимся подробнее на масштабах и динамике умышленных убийств детей в возрасте до пяти лет, зарегистрированных полицейской статистикой в США. На рис. 1 представлена динамика смертности детей в возрасте до пяти лет от умышленных убийств в США с 1980 г. по 2011 г.

Рисунок 1. Количество умышленно убитых детей в возрасте до пяти лет в США
(1980-2011 гг.)

Итак, согласно данным Американского бюро статистики правосудия, со второй половины 1970-х и до конца 1990-х гг. в среднегодовом исчислении жертвами умышленных убийств в США становилось 638 детей в возрасте до пяти лет[7]. В период 2000-2011 гг. данный показатель имел тенденцию к понижению — в среднем 607 жертв детоубийств в год. В целом, за эти 32 года американской истории от умышленных убийств погибло 20843 ребенка в возрасте до пяти лет, из них 55% — мальчики и 45% — девочки.

По подсчетам американских специалистов Дж. Фокса и М. Завитц[8], из погибших от умышленных убийств в среднегодовом исчислении в 1976-2000 гг. 638 детей в возрасте до пяти лет распределение по возрасту оказалось следующим: до 1 года — 253 человека (39,7%), от 1 до 2 лет — 143 человека (22,4%), от 2 до 3 лет — 118 человек (18,5%), от 3 до 4 лет — 73 человека (11,4%), от 4 до 5 лет — 51 человек (8%).

В табл. 1 агрегированы статистические данные о количестве детей в возрасте до пяти лет, погибших от умышленных убийств, с разбивкой их по полу и расовой принадлежности.

Таблица 1. Распределение по полу и расовой принадлежности детей в возрасте до пяти лет, погибших от умышленных убийств в США (1980-2011 гг.)

Источник: Federal Bureau of Investigation. Supplementary Homicide Reports 1980-2011. Washington, 2012.

По результатам исследования Д. Доусона и П. Лэнгага «Убийства в семьях», которое было проведено в 75 городских округах страны, погибшие от умышленных убийств дети по полу распределились следующим образом: 55,8% — мальчики и 44,2% — девочки[9].

В этой связи вполне закономерно возникает следующий вопрос: кто же из родителей чаще всего оказывается виновным в насильственных действиях в отношении собственного ребенка, приведших к смерти последнего?

В большинстве исследований американских криминологов, посвященных умышленным убийствам детей, однозначно прослеживается численное преобладание среди убийц собственных детей женщин-матерей. Так, К. Алдер и К. Полк в своей монографии «Дети — жертвы убийств», опубликованной в 2001 г., ссылаются на результаты исследования, посвященного убийствам детей в Детройте в 1982-1986 гг. Согласно данному исследованию, из 36 родителей, которые были арестованы по обвинению в убийстве своих детей, 53% убийц составили женщины и 47% мужчины[10].

В научном исследовании Д. Доусона и П. Лангана, специально посвященном особенностям убийств в семьях американцев в 1988 г., также содержится информация о распределении детоубийц по полу. Женщины-убийцы составили 54,6%, мужчины — 45,4%. Была установлена следующая особенность — матери чаще убивали своих сыновей (64% жертв), нежели дочерей (36% жертв), в то время, как отцы чаще убивали собственных дочерей (52% жертв), нежели сыновей (48% жертв).

В целом, 63% погибших от убийств детей в возрасте до 12 лет стали жертвами собственных родителей. Исследование также выявило, что для 57% погибших от убийств детей летальному исходу предшествовало жестокое обращение с ребенком со стороны родителей, а в 6% насильственных смертей убийство следовало за изнасилованием или другими действиями сексуального характера[11].

Преобладание среди убийц собственных детей матерей над отцами также было выявлено С. Ходжинсоном и М. Дубе[12] при изучении ситуации с насильственной смертностью от убийств детей в Квебеке (Канада) в 1996 г., а также С. Соренсеном, Дж. Петерсеном и Б. Ричардсоном[13] на материалах полицейской статистики Лос-Анджелеса в 1997 г.

Анализ статистических сведений, характеризующих лиц, совершивших умышленные убийства детей в возрасте до пяти лет в США за период 1980-2011 гг., позволил авторам данной статьи выявить следующее. Распределение убийц по полу выстроилось таким образом: мужчины — 12420 человек (59,5%), женщины — 6208 человек (29,7%), осталась невыясненной половая принадлежность 2215 лиц (10,8%), совершивших детоубийство.

Также была установлена следующая особенность: матери чаще убивали своих сыновей (64% жертв), нежели дочерей (36% жертв), в то время, как отцы чаще убивали собственных дочерей (52% жертв), нежели сыновей (48% жертв)

Возрастной состав лиц, совершивших детоубийство в обозначенный хронологический период, представлен на рис. 2.

Рисунок 2. Распределение по возрасту лиц, совершивших умышленное убийство детей в возрасте до пяти лет в США за период 1980-2011 гг.

Как видно, наибольшее число преступников, которым было предъявлено обвинение в совершении умышленного убийства ребенка, были в возрасте от 25 до 49 лет (44,8%). Затем следует возрастная категория 18-24 лет (35,7%). Доля лиц в возрасте до 11 лет, обвиненных в убийстве детей до пяти лет, оказалась незначительной — 0,4%. Преступников в возрасте от 50 лет и старше, совершивших детоубийство, оказалось также небольшое количество — 1,4%. С 1980 по 2011 гг. к уголовной ответственности из этой возрастной группы было привлечено 297 человек. Возраст 2750 преступников, совершивших убийство ребенка в возрасте до пяти лет в этот период, остался невыясненным.

Изучение статистики ФБР, рассматривающей динамику зарегистрированных в США в 1980-2011 гг. умышленных убийств детей в возрасте до пяти лет, позволяет утверждать, что данное преступление преимущественно совершалось одним преступником. Так, за отмеченные годы из общего числа детоубийств 79,2% было совершено одним человеком, 10,2% — двумя и более преступниками и в 10,6% число преступников осталось неизвестным.

В июле 1994 г. в Соединенных Штатах были опубликованы результаты исследования «Убийства в семьях», которое было проведено в 75 городских округах страны. Исследование выявило, что из общего количества зарегистрированных в 1998 г. в этих округах 8063 убийств, 1308 преступлений совершено в семьях, из них 285 — в отношении детей[14].

Довольно примечательно выглядит картина степени родства убийц и их жертв (применительно к 1980-2011 гг.). На рис. 3 представлено данное распределение.

Рисунок 3. Степень родства преступника, совершившего детоубийство, и погибшего ребенка в возрасте до 5 лет в США (1980-2011 гг., в %)

Таким образом, чуть более половины (54,7%) погибавших от умышленных убийств американцев в возрастной группе до пяти лет в конце XX — начале XXI вв. становились жертвами собственных родителей.

Преобладание одного родителя (чаще) или двух родителей (реже), совершивших убийство собственного ребенка в возрасте до пяти лет, среди других категорий лиц, обвиненных в совершении детоубийства, прослеживается в США повсеместно.

Что касается средств, которые используют преступники при убийстве детей в возрасте до пяти лет, здесь также прослеживаются свои закономерности. Итак, устойчиво повторяющейся характерной чертой детоубийств в США является редкое использование огнестрельного оружия при совершении данного вида преступления. За 1980-2011 гг. 2060 детей до пяти лет было убито при помощи огнестрельного оружия, 852 — при помощи ножа, 1472 — тупым предметом, 10049 — методами физического воздействия без применения посторонних предметов (удушение, избиение и пр.), 6410 — другими способами, которые остались невыясненными.

В современной западной научной литературе проблемы причин и мотивов, которые подталкивают родителей к убийству собственных детей, получили довольно основательное освещение. В решении данного вопроса криминологическая наука удачно соединилась с психиатрическими исследованиями.

Так, при анализе материнских детоубийств выделяют пять основных мотивов. 1. Альтруистические детоубийства: мать считает, что, убивая своего ребенка, она спасает его от более жестокой, чем сама смерть, будущей жизни. Это, как правило, характерно для тех матерей, которые решение всех своих проблем связывают с самоубийством[15]. 2. Острое психотическое состояние: матери довольно часто убивают своих детей в бреду. Такие детоубийства выглядят немотивированными[16]. 3. Детоубийство является фатальным следствием жесткого отношения матери к собственному ребенку, отсутствия заботы, а также непредотвращения вероятных угроз окружающей среды для ребенка[17]. 4. Мать считает своего ребенка существенной помехой в собственной жизни. 5. Супружеская месть матери ребенка отцу ребенка, когда мать ради мщения идет на умерщвление собственного ребенка. В то же время необходимо отметить, что согласно полицейской статистике, последний мотив у матерей, совершивших убийство собственного ребенка, в настоящее время встречается довольно редко.

Различные исследования, предметом которых являлось детоубийство, позволили вычленить факторы социально-экономического характера, которые оказывают воздействие на уровень данного преступления в США.

Например, за период 1984-1996 гг., по сведениям американских социологов, падение уровня жизни достаточно широких слоев населения, широкое распространение психологически-депрессивных состояний в результате глубокого экономического кризиса и затяжной депрессии способствовали увеличению числа детей в возрасте до одного года, ставших жертвами собственных родителей[18].

Отдельные исследования американских специалистов, посвященные изучению личностей преступниц, совершивших детоубийство, позволили выявить преобладание среди женщин-детоубийц неработающих матерей в возрасте до 20 лет, как правило, имевших довольно низкий уровень интеллекта и образования[19].

Итак, анализ современной американской научной литературы позволяет составить обобщенный портрет матери-детоубийцы в США. В большинстве своем это представительницы бедных слоев общества, малообразованные, социально изолированные, многие преступницы сами в детстве подвергались насилию со стороны своих родителей. Довольно часто матерей-детоубийц на совершение данного преступления подталкивали острые конфликтные отношения с мужем. Среди матерей-детоубийц много токсикоманок, очень часто злоупотреблявших психоактивными препаратами[20].

Что касается психического состояния матерей, совершивших детоубийство, то у многих диагностировали психоз, депрессивные состояния. Данная проблема довольно подробно освещается в работах С. Фридмана, С. Хорвитца, П. Резника, М. Обермана[21].

Еще в 1969 г. авторитетный американский специалист П. Резник, анализируя психиатрическую литературу, посвященную детоубийству, обнаружил значительное распространение депрессивных состояний, психозов, суицидальных мыслей, планов, намерений среди матерей, которые совершили детоубийство[22].

В последующем П. Резник ввел в научный оборот термин «детоубийство», под которым он предлагал понимать убийство новорожденного в первые 24 часа его жизни. Он также выявил следующие особенности женщин, совершивших данное преступление: в большинстве своем они по возрасту принадлежали к старшим подростковым группам, не были замужем, имели нежелательную беременность и отсутствие дородового ухода[23].

В научной литературе отмечается, что во многих государствах в отношении женщины, совершившей убийство собственного ребенка, приняты законы, учитывающие при вынесении приговора то обстоятельство, что психическое состояние женщины «не полностью оправилось от родовых перегрузок[24]. Данное обстоятельство рассматривается как смягчающее вину.

Наиболее ярко подобный подход проявился в Британском законе о детоубийстве 1922 г. (новая редакция 1938 г.). Часто женщины, совершившие детоубийство, получают испытательный срок и направляются на лечение психического расстройства, а не приговариваются к лишению свободы. Значительное число стран, которые имеют законы о детоубийстве, во многом следуют примеру Великобритании и предусматривают довольно щадящее наказание для матерей, совершивших убийство собственных детей в возрасте до одного года.

Однако такой подход к детоубийству в Великобритании вызывает острые дискуссии среди правоведов. Так, Д. Томас в своей книге обращает внимание на следующий факт. С 1980 г. по 1990 г. жертвами детоубийства в Великобритании стали 293 ребенка в возрасте до одного года. Тем не менее, за то же время только 42 подозреваемым были предъявлены обвинения в детоубийстве. С 1989 г. по 1990 г. расхождение между числом детоубийств и числом приговоров, вынесенных за этот вид преступления, оказалось еще более значительным. Полицейская статистика зарегистрировала 50 детей-жертв умышленных убийств, но только один подозреваемый был доставлен в суд[25].

При разработке мер предупреждения детоубийств современные американские специалисты обнаруживают единство в одном — программы и меры профилактики должны учитывать различные мотивации матерей, совершающих данное преступление. Для профилактики детоубийств также крайне важно раннее выявление фактов семейного насилия в отношении детей. С этой целью предлагается расширять сеть доступных специализированных служб.

Подведем некоторые итоги анализа проблемы, проведенного в данной статье.

Исследование американского опыта изучения и анализа различных взглядов на проблему детоубийства с точки зрения его использования в российском обществе — не просто отвлеченный набор фактов и теоретических конструкций. В настоящее время проблема детоубийства в России стоит не менее остро, нежели в Соединенных Штатах. Об этом свидетельствует далеко неполная и несовершенная статистика МВД РФ.

Современная ситуация с детоубийством в РФ — серьезный аргумент «за» в деле развертывания масштабных, интегрированных научных социологических и криминологических исследований смертности детей в России от насильственных причин. Чтобы продвинуться в этих исследованиях, необходимо вернуться к работам российских ученых (С.С. Шашков, Е.Н. Анучин, В. Линдберг, М.Н. Гернет), которые стояли у истоков научного изучения детоубийств в Российской империи второй половины XIX — начала XX в. Эти работы — слабо изученный пласт отечественной социально-правовой мысли.

Знакомство авторов данной статьи с отдельными работами американских специалистов, активно изучающих проблемы детоубийства, позволяет обратить внимание на следующие особенности научных изысканий последних десятилетий в США.

Во-первых, с начала 1980-х гг. в США проблема насильственной смертности среди детей стала изучаться очень интенсивно.

Во-вторых, каждый год федеральным правительством, региональными органами власти, частными компаниями и фондами выделяются значительные финансовые ресурсы на проведение научных исследований по данной тематике. Как результат — ежегодно выходят в свет всевозможные исследования, посвященные детоубийствам.

В-третьих, детоубийство изучается в рамках различных научных дисциплин: криминологии, социологии, психиатрии, медицины, демографии, истории. Нередки междисциплинарные исследования. В результате выиграет не только наука, но и практика.

Практические результаты деятельности американского научного сообщества налицо — в последнее десятилетие в США наметилась устойчивая тенденция снижения уровня умышленных убийств, в том числе и их составляющей — детоубийств.

[1] Богданов С.В., докт. ист. наук, проф. кафедры административного и международного права Юридического института Белгородского государственного национального исследовательского университета.
[2] Остапюк В.Г., канд. юр. наук, доц., зав. кафедрой административного и международного права Юридического института Белгородского государственного национального исследовательского университета.
[3] Finkelhor D. The homicides of children and youth: a developmental perspective // Out of Darkness: Contemporary Perspectives on Family Violence / Ed. by G.K. Kantor, J.L. Jasinski. Thousand Oaks, 1997. P. 17-34.
[4] Rates of homicide, suicide, and firearm-related death among children — 26 industrialized countries // MMWR Morb. Mortal Wkly Report. 1997.
[5] Marks M.N., Kumar R. Infanticide in England and Wales // Medicine Science and the Law. 1993. N 3. P. 329-339; Zawitz M.W., Strom K.J. Firearm injury and death from crime, 1993-1997 // US Department of Justice, Bureau of Justice Statistics. Washington, 2000.
[6] Ewingman B., Kivlaham C., Land G. The Missouri child fatality study: underreporting of maltreatment fatalities among children younger than five years of age // Pediatric. 1993. N 91. P. 330-337; Bookman F., Nolan J. The dark figure of infanticide in England and Wales: complexities of diagnosis // Journal of Interpersonal Violence. 2006. N 21. P. 869-889; Botash A.S., Blatt S., Meguid V Child abuse and sudden infant death syndrome // Curr Opin Pediatr. 1998. N 10. P. 217-223.
[7] Homicide trends in the US. Infanticide // US Department of Justice. Office of Justice Programs. Bureau of Justice Statistics. Washington, 2002.
[8] Homicide trends in the United States // U.S. Department of Justice. Office of Justice Programs. Bureau of Justice Statistics / Ed. by J.A. Fox, M.W. Zawitz. Washington, 2007. P. 25.
[9] Dawson J., Langan P. Murder in families // U.S. Department of Justice. Office of Justice Programs. Bureau of Justice Statistics. Washington, 1994. P. 2, 3.
[10] Alder C., PolkK. Child victims of homicide. Cambridge, 2001.
[11] Dawson J., Langan P. Op. cit. P. 2, 4, 5.
[12] Hodgins S., Dube M. Parents who kill their children: a cohort study // Lethal Violence: Proceedings of the 1995 Meeting of the Homicide Research Working Group / Ed. by M. Riedel, J. Boulahanis. Washington, 1996. Р. 141-144.
[13] Sorenson S.B., Peterson J.G., RichardsonB.A. Child homicide in the City of Los Angeles. An epidemiologic examination of a decade of deaths // Maltreatment & Trauma. 1997. Vol. 1. Iss. 1. P. 189-205.
[14] Dawson J, Langan P. Op. cit. P. 2, 3.
[15] Friedman S.H., Hrouda D.R., Holden C.E., et al. Child murder committed by severely mentally ill mothers: an examination of mothers found not guilty by reason of insanity // Journal of Forensic Sciences. 2005. N 50. P. 1466-1471; Friedman S.H., Hrouda D.R., Holden C.E., et al. Filicide suicide: common factors among parents who kill their children and themselves // Journal of the American Academy of Psychiatry and the Law. 2005. N 33. P. 496-504.
[16] Silverman R.A., Kennedy L. W. Women who kill their children // Violence and Victims. 1988. N 3. P. 113-127.
[17] Brookman F., Nolan J. The dark figure of infanticide in England and Wales: complexities of diagnosis // Journal of Interpersonal Violence. 2006. N 21. P. 869-889.
[18] Gauthier D.K., Chaudoir N.K., Forsyth C.J. A sociological analysis of maternal infanticide in the United States 1984-1996 // Deviant Behavior. 2003. N 24. P. 393-405.
[19] Daly M., Wilson M. Killing children: parental homicide in the modern west // Homicide. N.Y, 1988. P. 61-93.
[20] Weisheit R.A. When mothers kill their children // Social Science Journal. 1986. N 23. P. 439-448; Smithey M. Maternal infanticide and modern motherhood // Criminal Justice. 2001. N 13. P. 65-83.
[21] Friedman S.H., Horwitz S.M., Resnick PJ. Child murder by mothers: a critical analysis of the current state of knowledge and a research agenda // American Journal of Psychiatry. 2005. N 162. P. 1578-1587; Oberman M. Mothers who kill: coming to terms with modern American infanticide // American Criminal Law Review. 1996. N 34. P. 2-109.
[22] Resnick P.J. Child murder by parents: a psychiatric review of filicide // American Journal of Psychiatry. 1969. N 126. P. 325-334.
[23] Resnick P.J. Murder of the newborn: a psychiatric review of neonaticide // American Journal of Psychiatry. 1970. N 126. P. 1414-1420.
[24] Oberman M. Op. cit.
[25] Thomas D. Not guilty: the case in defense of men. N.Y, 1993.

Оксана Гончарова / «Ведомости»

Исполнительные директора и члены советов директоров российских компаний воруют более чем в половине случаев (56%), а функциональные менеджеры на втором месте по корпоративным злоупотреблениям (24% случаев), показало недавнее исследование аудиторской компании KPMG. Авторы опросили специалистов из различных подразделений KPMG, занимающихся расследованиями экономических злоупотреблений сотрудников. Исследование охватило 85 стран мира, включая Россию, Украину, Казахстан и Азербайджан. Как пишут авторы опроса, за рубежом топ-менеджеры и функциональные менеджеры воруют примерно одинаково (31 и 32% случаев соответственно).

Чаще всего корпоративные злоумышленники присваивают доходы и активы компании (46%), искажают финансовую отчетность (11%) и получают взятки от поставщиков и подрядчиков (11%). Каждая четвертая отечественная компания за последние два года потеряла из-за злоупотреблений более $1 млн, говорит партнер практики расследований мошенничеств PwC в России Инна Фокина. По данным KPMG, в 71% случаев мошенничеству способствует слабость внутреннего контроля в российских компаниях. За рубежом этот показатель ниже – 60%. Сотрудники любого уровня признают в опросах, что участвуют в хищениях, потому что у них просто есть такая возможность, поясняет руководитель отдела расследований KPMG в России и СНГ Иван Тягун. Но российские работодатели в отличие от их коллег за рубежом не спешат подавать в суд на вороватых сотрудников. Больше половины компаний предпочитают их увольнять без шума, а каждый шестой работодатель (15%), узнав о мошенничестве, вообще ничего не делает, рассказывает Фокина.

Директора

По данным KPMG, типичными мошенниками являются мужчины в возрасте от 36 до 45 лет, имеющие высшее образование и проработавшие на руководящей позиции более шести лет. Высокая должность, доверие со стороны работодателя и многолетний опыт работы позволяют им обходить контрольные процедуры и долгое время оставаться нераскрытыми.

Основатель консалтинговой компании PrECA Зелимхан Сулейманов говорит, что директора иногда мошенничают столь грубо, что не заметить этого может только слепой, особенно если речь идет о правлении региональных «дочек». Так, технический директор завода сам выбирал поставщиков и закупал дорогостоящее оборудование, но предприятие никаких документов, кроме накладных и счетов-фактур, не получало. Директор по дешевке закупал старое оборудование и велел его перекрашивать, чтобы оно выглядело как новое. Сумма за якобы новые станки делилась между поставщиком, техническим директором и сотрудниками технической поддержки, обслуживавшими оборудование. Технический директор за пять лет успел купить две квартиры в Москве. А разоблачил его откомандированный из штаб-квартиры руководитель проекта, который случайно заметил под свежей краской «недавно купленные» ржавые насосы. Проворовавшегося директора уволили, но он сейчас трудится на другом предприятии, рассказывает эксперт.

Снабженцы

Лидерами по числу злоупотреблений являются отделы закупок (22% случаев), отделы финансов и бухгалтерия (20%), а также служба сбыта (14%), говорится в исследовании KPMG. Тем не менее во многих компаниях в этих отделах отсутствуют даже базовые процедуры контроля – разделение полномочий, документально оформленные правила закупок, контроль за инвестициями, говорит Тягун. Сулейманов 12 лет руководил различными проектами по оптимизации закупок – в X5 Retail Group, Inventive Retail Group, Knauf Insulation, Moet Hennessy и др. Очень распространены простые схемы, которые нетрудно обнаружить, рассказывает он. Например, организатор закупок (начальник отдела снабжения или профильного подразделения) договаривается с одним или несколькими доверенными поставщиками (или даже сам создает подставных поставщиков). Он договаривается с ними о своем вознаграждении, а затем начинает закупать товары по завышенным ценам или манипулирует условиями тендеров так, чтобы выиграть смог только доверенный поставщик.

IT-отделы

Некоторые компании закладывают в смету проектов на закупку сложных IT-систем ненужные расходы: на построение команды, укрепление корпоративной культуры и пиар проекта. В практике Сулейманова был случай, когда крупный производитель потребительских товаров по просьбе IT-директора заложил в бюджет на внедрение IT-системы 270 млн руб., из них 20 млн руб. – на формирование проектной команды. «Нам удалось убедить работодателя, что 20 млн руб. – это слишком много для мероприятий по сплочению коллектива», – рассказывает он.

Профилактика

Шесть лет назад Сбербанк публично вывешивал списки сотрудников, уволенных в связи с утратой доверия (ст. 81 п. 7 Трудового кодекса), но потом списки публиковать перестал. Пресс-служба Сбербанка пояснила, что сейчас акцент делается на профилактике и предотвращении преступлений, а не на публичном порицании виновных. За последние годы банк разработал много предупредительных мер, например специальных математических алгоритмов, выявляющих признаки корпоративных хищений, утвердил политику проведения служебных расследований и составил перечень должностей, занимая которые сотрудники могут быть уволены в связи с утратой доверия. Последняя мера касается не только работников, которые несут материальную ответственность, но и тех, кто имеет доступ к клиентским счетам и совершает операции с электронными деньгами, рассказали представители банка.

Между тем в банках придумано много схем злоупотреблений. Например, кредитные специалисты берут откаты с заемщиков, которые не подходят банку, – с людей с плохой кредитной историей, предприятий без залогового обеспечения, а также мошенников, которые вовсе не намерены возвращать ссуды. Отдельная категория мошенников – специалисты по залогам. Эти сотрудники при оформлении кредита за откат могут завысить стоимость залогового имущества, увеличив таким образом сумму займа. А в случае невозврата кредита – продать залог по заниженной цене, получив с дружественного покупателя процент за выгодную сделку. Попадаются такие сотрудники, как правило, на контрольных закупках, говорит Руслан Шатохин, бывший управляющий директор крупного банка.

Тест на порядочность

Работодатели с особой бдительностью должны относиться к кандидатам на позиции топ-менеджеров, закупщиков, специалистов по продажам, руководителей географически отдаленных филиалов, замечает Тягун. Как рассказывает основатель кадрового агентства Rabotarestoran Нина Макогон, показательна частота смены мест работы кандидатом. Если менеджер нигде не задерживается больше года, это тревожный сигнал, за которым должно последовать дополнительное наведение справок.

В некоторых компаниях используются довольно жесткие методы профилактики злоупотреблений, например проверка на полиграфе. К примеру, «Северсталь» применяет полиграф на протяжении 12 лет. Как следует из презентации компании, все сотрудники Череповецкого меткомбината – от рабочих до топ-менеджеров – проходят проверку на полиграфе один раз в 1,5–2 года. Зато есть результат: в 2014 г., согласно презентации, через детектор лжи прошло 45 сотрудников, занимающихся закупками одного из видов сырья на Череповецком меткомбинате. В 2013 г. в коррупционную деятельность было вовлечено 75% закупщиков, а в 2014 г. – лишь 22% благодаря комплексному проекту по борьбе с хищениями персонала в «Северстали», говорится в презентации компании.

Оригинал статьи опубликован в электронной версии газеты «Ведомости»
Источник: http://hbr-russia.ru/management/korporativnyy-opyt/p18512/#ixzz4T5Ou91Ww