Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии, председатель Экспертного совета клуба «Русский предприниматель», Маринэ Восканян, эксперт Института национальной стратегии, член Экспертного центра Всемирного русского народного собора «Expert Online» 2016

Мы наблюдаем сегодня в России не только стагнацию экономики, но и стагнацию экономической дискуссии. Очень скуден диапазон идей по поводу источников роста, старая модель которого, по общему мнению, исчерпана, а новая не очевидна.

Вызов избыточного неравенства, естественно, связан со структурой экономики. Но он не является простым следствием наших экономических проблем. В частности, бросается в глаза контраст между экономическими показателями России и показателями, характеризующими качество жизни и социальный климат. По объемам ВВП Россия (по паритету покупательной способности) на данный момент находится на 6 месте с 3725 млрд. долл. (для сравнения – Германия на 5 месте с показателем 3860 млрд.долл.), по объемам промышленного производства – на 5 месте. Позиции по ВВП на душу населения заметно хуже (60 место, по данным Всемирного Банка), но и здесь Россия оказывается в группе стран со средними показателями. Между тем, в рейтингах, отражающих некоторые значимые социальные показатели, мы оказываемся в аутсайдерах.

Так, по данным отчета Global Wealth Report за 2015 г. (исследование банка Credit Suisse), Россия является страной с самым высоким в мире имущественным неравенством. По данным исследования Global Burden of Disease Study (GBD) 2015, оценивающего здоровье жителей планеты, Россия оказалась на 119 месте (особенно плохими оказались показатели по уровню алкоголизма, суицидов, распространению ВИЧ, гепатита и туберкулеза, числу курильщиков, смертности от насильственных преступлений, химических отравлений и неинфекционных заболеваний). В рейтинге комфортности жизни пожилых людей The Global Age Watch Index Россия находится на 79 месте из 91, с крайне низкими показателями по размеру пенсий, состоянию здоровья и качеству социальной среды (доступность транспорта, физической безопасности, социальных связей). По Индексу восприятия коррупции Transparency International за 2015 год – на 119 месте из 168.

При всей условности такого рода рейтингов, мы исходим из того, что они отражают общую тенденцию: некоторые важные параметры социального развития в нашей стране существенно ниже базовых параметров ее экономического развития. Можно предположить, что этот диспаритет обусловлен, в первую очередь, именно крайней неравномерностью распределения богатства в обществе. Соответственно, политика, направленная на преодоление избыточного неравенства, может иметь наибольший кумулятивный эффект с точки зрения социального развития даже в условиях стагнирующей экономики.

Российское неравенство на мировом фоне
Следует признать, что рост неравенства является общемировой тенденцией. Опубликованный в конце 2014 года доклад ОЭСР «FOCUS on Inequality and Growth» показывает, что мировое неравенство стало больше, чем в XIX веке – глобальный индекс Джини вырос с 49 пунктов в 1820 г. до 66 пунктов в 2000 г. Мировое неравенство резко сократилось лишь в период 50-70 гг. XX века, когда в развитых странах мира работала модель социального государства, а в ряде развивающихся стран модернизация вывела большую часть населения из нищеты. В наши дни, как на Западе, так и на Востоке богатые все больше богатеют, бедные – беднеют, а средний класс размывается.

Однако даже на общемировом мировом фоне ситуация с неравенством в России выглядит аномально. Эта социальная болезнь имеет два слагаемых – аномальная бедность и аномальное богатство.

Начнем с последнего. По данным уже упомянутого доклада Global Wealth Report за 2015 г., на долю 1% россиян приходится 71% всех активов физических лиц в России.[1] В мире в целом этот показатель равен 46%, в Африке — 44%, в США — 37%, в Китае и Европе — 32%, в Японии — 17%. По данным консалтинговой компании Knight Frank, число мультимиллионеров, имеющих активы в сумме от 30 млн долларов, centa-миллионеров (от 100 млн долл) и миллиардеров в России в каждой категории выросло с 2004 по 2014 гг. в 3,5 раза, а по прогнозу до 2024 года их число увеличится еще в полтора раза. Даже в кризисном 2014 году в России наблюдался рост продаж предметов роскоши и машин премиум-класса. Именно россияне наряду с саудовскими аристократами являются владельцами самых больших и дорогих в мире яхт, российские топ-менеджеры – одни их главных потребителей в сегменте частных самолетов.

Что касается оценок бедности в России, то они отличаются друг от друга. Есть официальные данные Росстата, согласно которым в 2016 г. доход ниже прожиточного минимума имеют в России 22,7 млн. человек (15,7% от общего числа жителей страны). При этом размер прожиточного минимума многие эксперты считают заниженным. Согласно принятому в данный момент согласованному определению относительной бедности ОЭСР и Евростата, к числу бедных относятся те, кто имеет доход ниже 60% медианного дохода в стране. В 2015 г. медианный доход в России составлял 22,7 тыс. руб. Если применить норматив ОЭСР и ЕС, то по этим критериям бедных в России оказывается около 25% населения. Есть социологические исследования, проводящие границу бедности не по той или иной расчетной величине доходов, а по комплексу показателей, включая покупательскую способность. Так, в конце июля 2016 года Высшая школа экономики обнародовала данные очередного исследования уровня жизни населения России, в котором доля граждан, у которых денег не хватает на покупку одежды или даже продуктов питания, оценивалась в 41,4%. Отметим, что как оценки Росстата, так и другие расчеты показывают рост числа бедных в последние годы.

При этом самыми бедными являются, вопреки распространенному мнению, не пенсионеры. По словам первого замминистра финансов России Татьяны Нестеренко, «самыми бедными в России, около 37% из числа всего бедного населения, являются молодые семьи».

С 1990 г. по 2015 коэффициент Джини (показатель распределения доходов по группам населения) вырос с 0,24 до 0,41, а коэффициент фондов (отношение доходов самых богатых 10% населения к доходам самых бедных 10%) в России с 1992 г. по 2015 г. возрос с 8 до 15,6 (с учетом теневых капиталов он может быть существенно выше), Это уровень США начала 20 века. По данным исследования факультета социологии Санкт-Петербургского государственного университета (СОЦИС, №8, 2014), в царской России коэффициент фондов равнялся 6. В СССР (как и в сегодняшней Скандинавии) он равнялся 3-4.[2] То есть даже по самым скромным оценкам сегодня в России разрыв между богатыми и бедными больше, чем в дореволюционной Российской империи.

Неравенство и отсталость
Избыточное неравенство в широком спектре своих измерений «программирует» социальную деградацию и экономическую отсталость. Можно выделить несколько факторов разрушительного воздействия гипертрофированного неравенства на экономику.

Деградация внутреннего спроса. Сверхполяризованное общество – это, прежде всего, неразвитый внутренний рынок. Потребление верхних слоев было и остается ориентированным на импорт. Узость и слабость среднего класса – важнейший ограничитель для инвестиций в реальном секторе экономики. Ситуацию усугубляет снижение потребительского спроса в условиях кризиса, которое сегодня признается инвесторами основным барьером для роста. В конъюнктурном плане снижение стоимости рабочей силы может поддержать конкурентоспособность бизнеса, но в долгосрочном плане модель дешевого труда для такой страны, как Россия (имеющей высокий человеческий потенциал и способной расти с опорой на внутренний рынок) представляется экономической ловушкой.

Взаимное недоверие общества и крупного бизнеса. Атмосфера доверия в обществе – такое же условие нормального инвестиционного климата, как разумные налоги и качественная инфраструктура. Сверхконцентрация богатства разрушает эту атмосферу и идет рука об руку с низкой легитимностью крупной собственности. В нашем случае дело усугубляется одиозной историей приватизации, в силу которой общество не доверяет крупному бизнесу. Можно было бы сказать, что в ответ крупный бизнес не доверяет обществу. Но верно скорее обратное. Сама по себе сверхконцентрация богатства становится фактором низкой лояльности обществу со стороны тех, в чьих руках оно сконцентрировано – сделав страну «второсортной», элиты начинают соответствующим образом к ней относиться. Симптомы этой низкой лояльности общеизвестны: низкая норма инвестиций и утечка капитала, ориентация жизненных стратегий вовне, короткий горизонт планирования и ориентация на «короткую» прибыль. Эти и им подобные характеристики нынешней «деловой культуры» обусловливаются внеэкономическими факторами и при этом делают устойчивое экономическое развитие невозможным. Существующее сегодня в России воплощение «дикого капитализма» дискредитирует и саму фигуру предпринимателя. Для населения, которое в массе своей далеко от бизнеса, он все больше и больше превращается если не в социального врага, то, как минимум, в человека из другого мира с которым не может быть общих интересов.

Деградация человеческого потенциала. Сверхконцентрация активов и доходов означает нехватку приемлемых социальных позиций на среднем уровне. В верхние слои по определению доступно прорваться немногим. А при четкой тенденции к наследованию социальных статусов – практически никому. В этих условиях значительная часть активных и талантливых людей обречены на относительную деградацию или эмиграцию. Вымывание позиций на «среднем уровне» системы разделения труда будет приводить и уже приводит к делению общества на наследственную элиту, с одной стороны, и зоны застойной бедности – с другой. Увеличивается неравенство в доступе к культуре и образованию – переход этих сфер на коммерческие рельсы способен через 2-3 поколения привести к формированию класса людей не просто бедных, но отсеченных от культурных и образовательных ценностей, что станет фактором потери культурного единства нации.

Деградация отношения к труду. В ситуации, когда труд, созидательная деятельность не является гарантией справедливого вознаграждения и заслуженного социального статуса трудовые ценности и трудовая этика в обществе неизбежно снижаются. Для России характерна проблема бедности работающего населения, включая квалифицированных специалистов. Среди самых низкооплачиваемых профессий наряду с грузчиками, охранниками и курьерами находятся медики, работники сферы образования, особенно дошкольного, и ученые (средняя зарплата педагога в бюджетном учреждении составляет 18 тыс. руб., воспитателя в детском саду – 16 тыс. руб.; опросы Фонда независимого мониторинга «Здоровье» показали, что половина всех медработников в России получает даже с учетом работы по совместительству не более 20 тыс. руб. в месяц). Статус «человека труда» в современном российском обществе существенно ниже социальной нормы.

Провалы территориального развития. Для России характерно крайне неравномерное развитие регионов по уровню доходов граждан. По данным Аналитического кредитного рейтингового агентства (АКРА) в 2016 г. 20% самых богатых регионов России имеют относительный уровень собственных доходов (налоговых и неналоговых поступлений, не включающих безвозмездные поступления из федерального бюджета) в 6,8 раза более высокий, чем 20% самых бедных.

По данным исследования National Bureau of Economic Research «Growth in Regions» в России разрыв благосостояния регионов по ВРП (валовый региональный продукт) доходит до 25-кратного (по данным Росстата – до 15-кратного), больше только в Венесуэле и Таиланде. Даже в Индии и Индонезии разрыв меньше. Диспропорции регионального развития ведут к миграции молодежи из бедных регионов в более перспективные. В результате, статус неблагополучной территории дополнительно закрепляется. Развитие внутренней мобильности в определенных пределах естественно и необходимо. Но модель расселения, подразумевающая концентрацию населения в нескольких крупных агломерациях при запустении остальных регионов несовместима ни с безопасностью государства, ни с устойчивым демографическим развитием.

Низкое качество базовых институтов. Базовые социальные институты и инфраструктуры создают средний класс и одновременно обслуживаются, поддерживаются им. Качественные школы, больницы, суды, полицейские участки, администрации, дороги, жилищно-коммунальные системы требуют большого количества хорошо оплачиваемых учителей, врачей, судей, полицейских, чиновников, инженеров. Это стоит довольно дорого, и в сверхполяризованном обществе на это просто не хватает ресурсов. В условиях деградации базовых инфраструктур разрастаются инфраструктуры особого доступа («приватизированная безопасность» огороженных элитных поселков, «приватизированное правосудие» коррумпированных правоохранителей и т.д.). Эти частные инфраструктуры, конечно, тоже создают оплачиваемые позиции, но в гораздо меньшем объеме и масштабе (не говоря уже о сопутствующих коррупционных эффектах). Кроме того, медицина, образование, арбитраж по хозяйственным договорам будут востребованы «элитами» за границей.

Так сверхполяризация создает эффект «дискомфортной страны». Дискомфортной – в том числе для самих выгодоприобретателей экономики неравенства. Характерно, что они, как правило, ориентируют свои жизненные стратегии на страны с более равномерным распределением богатства. Кстати, это недооцененный парадокс современной социологии элит: капиталы и их носители бегут не только от избыточно уравнительной политики, но и из зон избыточного неравенства. Последние оказываются дискомфортными для жизни и малоинтересными для долгосрочных инвестиций.

Неравенство в условиях кризиса

В условиях экономического кризиса социальная поляризация и связанные с ней проблемы дополнительно усиливаются.

На фоне экономического роста нулевых годов социальные диспропорции сохранялись и даже продолжали нарастать. Но они воспринимались куда менее болезненно, поскольку в абсолютном выражении благосостояние «нижних слоев» увеличивалось. Особенно важным с точки зрения оздоровления общества оказалось «подтягивание» бюджетников к уровню доходов «среднего класса». В условиях сегодняшней стагнации это достижение оказывается под угрозой. Происходит сокращение реальных (с учетом инфляции) доходов населения и «вымывание» среднего класса. Он сохраняет пока значительный отрыв от нижних слоев, но каждый следующий кризис все больше ухудшает его положение.

Согласно данным Росстата, на сентябрь 2016 г. сокращение доходов населения продолжается 22 месяца подряд. Минэкономразвития полагает, что по итогам года они упадут на 4,7–4,9%, хотя раньше прогнозировало снижение лишь на 2,8% в базовом сценарии. Ускоряются и темпы падения – по данным Росстата, реальные располагаемые доходы граждан (деньги, которые остаются у человека после уплаты всех обязательных платежей) в августе 2016 года по сравнению с тем же месяцем предыдущего года сократились сразу на 8,3%, в июне спад оценивался в 4,8%, в июле — в 7,3%. В последний раз сопоставимый провал доходов был зафиксирован Росстатом в декабре 2008 года, когда они сократились сразу на 10,7% к предыдущему году.

В своем исследовании бедности Институт социологии РАН отмечает существенное ухудшение положения бедных за последнее десятилетие. Это касается жилищных условий – происходит геттоизация, концентрация бедных в коммуналках, общежитиях, зонах ветхой застройки и т.п., – роста доли услуг ЖКХ в структуре семейного бюджета, роста долговой нагрузки на социально уязвимые слои населения. Бедные не выживают, вопреки распространенному мнению, за счет «натурального хозяйства» – это скорее практика среднеобеспеченных домохозяйств. Бедные же, как правило, на данный момент не имеют ни земельных участков, ни подсобных хозяйств и люмпенизируются. Бедность в России сконцентрирована в сёлах и в малых городских населенных пунктах. В целом, как считают эксперты ИС РАН, положение бедных ухудшается как относительно других слоев населения, так и относительно ситуации десятилетней давности.

Одним словом, кризис бьет, прежде всего, по нижним и средним слоям общества. Разумеется, в этих условиях гипертрофированное неравенство воспринимается все более остро. Ведь «карнавал» сверхпотребления верхних слоев общества – включая не только крупный бизнес и топ-менеджеров, но и часть государственных служащих – по-прежнему продолжается. Это вызывает утрату доверия к власти и социальную депрессию, ощущение невозможности улучшить свою жизнь, безвыходности и отсутствия надежд. Отсюда, в том числе, возникает и весь тот веер социальных бед, которые фиксируются в России – алкоголизм, наркомания, высокий уровень насильственных преступлений. Можно говорить о фрустрации достаточно большой части населения относительно собственных перспектив при нынешнем устройстве общества и экономики. Люди не видят возможностей для улучшения своей жизни и связи между собственными усилиями и получаемым результатом.

Восприятие неравенства
Ставя проблему избыточного неравенства в России, важно избежать превратных и недобросовестных толкований. Мы исходим из того, что абсолютное равенство не является ни социальной нормой, ни социальным идеалом. Можно говорить об определенной «норме неравенства», варьирующей в разных обществах и эпохах. Проблема именно в том, что социальное неравенство в современной России крайне далеко от этой нормы, оно является патологическим – и с точки зрения количественного масштаба, и с точки зрения слабой (если не отрицательной) взаимосвязи богатства с заслугами перед обществом.

Разумеется, «норма неравенства», приемлемая для общества, не может быть выражена в каких-то точных показателях, но она довольно явно отражается в общественных настроениях. Социологические опросы показывают, что даже самые бедные россияне далеки от стремления «все отнять и поделить». В российском обществе наблюдается достаточно здоровое и спокойное отношение к неравенству, вызванному заслугами человека, его достижениями и трудом. Соцопросы ИС РАН последних лет (2011-2016 гг.) показывают, что люди разного достатка допускают существование неравенств, возникших на справедливых, по их оценкам, основаниях, связанных с разницей в талантах и усилиях, с большей эффективностью работы. Подавляющее большинство населения согласно также с тем, что различия в доходах справедливы, если у людей имеются равные возможности для заработка. При этом «подавляющее большинство граждан называет существующие различия в доходах слишком большими (83%), две трети считают сложившуюся систему распределения частной собственности в России несправедливой, и столько же граждан полагает, что люди не получают достойного вознаграждения за свои навыки, способности и квалификацию».

Важно отметить, что существующие сегодня в России социальные неравенства кажутся несправедливыми всем слоям населения независимо от их уровня жизни и динамики личного благополучия. Однако особенно несправедливым кажется российское общество работающим россиянам, которые не видят связи между своими трудовыми усилиями и улучшением своего положения.

Этот разрыв между действительностью и существующей в сознании людей социальной нормой имеет не только этическое, но и экономическое измерение. В социально-экономических дискуссиях мы часто упускаем из виду, что соответствие хозяйственного уклада нравственным представлениям и ориентирам общества является не ограничителем экономической эффективности, а его важнейшей предпосылкой. Одним из очевидных этических запросов нашего общества является справедливость, понятая не как механическая «уравниловка», а как воздаяние, пропорциональное труду, знаниям и таланту. Несоответствие окружающей реальности этому представлению – важнейший источник демотивации и социальной депрессии. И наоборот, постепенная реализация запроса на справедливость способна сделать экономические и управленческие процессы более эффективными. И в частности – создать отсутствующее сегодня взаимное доверие и взаимную лояльность между социальным большинством и высшими слоями общества.

Политика социального выравнивания
История послевоенного развития индустриальных стран по обе стороны «железного занавеса» хорошо показывает эту взаимосвязь между социальной справедливостью и экономическим ростом. Даже сегодня, после того, как маятник сильно качнулся в другую сторону (в сторону финансовой глобализации и интересов элит), развитые страны демонстрируют в среднем куда меньшую степень неравенства, чем страны «третьего мира».

Многие уверены, что возможность более равномерного распределения богатства – просто награда за экономический успех. Действительно, как бы ни распределялось богатство, прежде всего, его необходимо создать. Однако, как отмечает нобелевский лауреат Пол Кругман, «общество среднего класса не появляется автоматически по мере развития экономики; его необходимо создавать политическими средствами».

В целом, параметры распределения богатства далеко не всегда можно представить как производную от рыночных процессов. Например, если в США пропорция доходов между топ-менеджментом крупных компаний и рядовыми сотрудниками составляет 1:200, то в Японии 1:16 (это данные, на которые ссылается в своей книге «Цена неравенства» другой нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц). Эта разница между США и Японией не отражает степень эффективности корпоративного управления и не является следствием каких бы то ни было «законов рынка». Скорее соответствующая пропорция оплаты труда в корпорациях является элементом негласного общественного договора – корпоративной культуры, социальных норм и установок, политической расстановки сил. Аналогичное верно и для стран. Там, где неравенство введено в разумное русло, это стало результатом определенного политического баланса, найденного, в том числе, за счет целенаправленной политики выравнивания доходов и социальных шансов.

Вполне подходящим временем для такой политики социального выравнивания является период стагнации экономики. Характерно, что именно в затяжной период Великой депрессии в США были заложены институциональные основы более справедливого и – как выяснилось впоследствии, на новом витке экономического роста – более эффективного общества.

Сегодня, когда граждане страны в целом уже осознали, что вошли в непростой период «затягивания поясов», важно сделать так, чтобы бремя преодоления трудностей ложилось не только на плечи средних и нижних слоев общества. Это вопрос политической устойчивости в условиях кризиса. Это вопрос эффективности самих антикризисных мер (которые вряд ли дадут эффект без поддержки внутреннего потребительского спроса). И, наконец, это вопрос наших посткризисных перспектив – более здоровой социальной основы для будущего цикла экономического роста.

Борьба с избыточным неравенством имеет целью не только перераспределение общественного богатства, но и стимулирование его создания, поскольку существующее неравенство во многом порождено широким распространением или откровенно незаконных или малоэффективных с точки зрения максимизации общественного блага способов обогащения.

Перечислим, не претендуя на полноту перечня мер и формулировку готовых рецептов, некоторые группы задач, связанных с исправлением наиболее острых социальных диспропорций.

Прогрессивное налогообложение

В подавляющем большинстве развитых стран применяется прогрессивная шкала налогов на доходы физических лиц. Плоская шкала НДФЛ является не правилом, а исключением. Более того, фактически нынешняя плоская шкала НДФЛ для обеспеченных граждан является регрессионной, так как они, в отличие от малообеспеченных слоев населения обладают возможностью уменьшить налогооблагаемую базу за счет различных форм налоговой оптимизации. При этом вовсе не обязательно копировать наиболее радикальные образцы стран скандинавского социализма, где предельная ставка для богатых доходит до 60-70%. Кроме того, шкала НДФЛ должна предусматривать налогообложение свыше 13% лишь для доходов, существенно превышающих уровень среднего класса. В прогрессивных шкалах часто предусматривается освобождение от налогообложения бедных групп граждан.

Другими «выравнивающими» налогами являются прогрессивные шкалы налогов на имущество, недвижимость, наследство и др. Здесь, как и в случае с НДФЛ, важно, чтобы высокие ставки не коснулись массы граждан с низкими и средними доходами.

Общий принцип выравнивания неравенств в налоговой сфере должен быть таким – нетрудовые доходы должны облагаться большим налогом, чем трудовые. В частности, введение прогрессивной шкалы НДФЛ потребует корректив в налогообложении дивидендов. Сейчас в РФ налог на дивиденды составляет 20% для российских юридических лиц, 15% – для иностранных (может снижаться до 5% в рамках двусторонних договоров об избежании двойного налогообложения, как, например, с Кипром), 13% – для акционеров-физлиц. Фактически, владеть акциями выгоднее всего через иностранные фирмы-прослойки. Выведение прибыли в дивиденды является сегодня одним из механизмов минимизации налогообложения доходов компаний и увода средств в оффшоры.

Реальная деофшоризация

Под иностранной юрисдикцией находится, по разным оценкам, 80-95% крупной российской собственности (в т.ч. и большая часть списка стратегических предприятий России). Из российской экономики ежегодно утекает 120–150 млрд. долл., из которых 70–80 млрд. долл. — это движение денег через оффшоры. Увод капиталов из России и работа компаний через оффшоры лишают российскую экономику таких средств, которые не компенсируют никакие налоги на доходы физических лиц.

Ряд мер по деофшоризации уже принят. В частности, с 2016 года в России начал действовать закон о контролируемых иностранных компаниях. Этот закон требует от российских налоговых резидентов раскрывать налоговым органам структуру иностранных компаний, которыми они владеют, и платить налоги с их нераспределённой прибыли по ставкам, которые действуют внутри страны (13% для физических и 20% для юридических лиц). Однако на практике российские предприниматели предпочитают просто быть нерезидентами (для этого надо проводить в России менее 183 дней в году) либо регистрируют оффшорные структуры на третьих лиц и в любом случае стремятся избежать регистрации своих компаний в российской юрисдикции.

Ужесточение требований в этой сфере, по мнению сторонников сложившейся модели, только вытолкнет бизнес из России. Однако этот аргумент неуместен в отношении того бизнеса, который занимает ниши в высокорентабельных секторах (как правило, извлекая ренту в широком смысле слова – за счет тех или иных преимуществ на российском рынке) и/или пользуется преференциями от государства (госзакупки, субсидии и т.д.). Между тем, эта категория бизнеса в России весьма значительна, и именно ее возможно и необходимо вернуть в российскую юрисдикцию с помощью соответствующего регулирования (в частности, обсуждаются инициативы по разработке статуса национальной компании как условия допуска к работе с гостендерами и инструментами господдержки, отдельным стратегически важным и/или высокодоходным видам хозяйственной деятельности).

Приоритет – качество общедоступных социальных инфраструктур

Тенденция к планомерному сокращению бесплатного сектора в образовании и медицине (по принципу – за качественные услуги надо платить) идеологически ошибочна. Можно признать, что современные практики социальных государств создают серьезные социокультурные риски, связанные с поощрением иждивенческих настроений и моделей поведения. Но акцент на поддержании качественных и общедоступных социальных инфраструктур полностью лишен этих рисков. Они не создают искаженных стимулов для «нижних слоев», а помогают им подтягиваться «наверх».

По некоторым оценкам, «социализированные» модели образования и медицины могут быть не только более справедливыми (в соответствии с критериями и представлениями нашего общества), но и более эффективными, чем «коммерциализированные». Показателен в этом отношении пример США. Имея более высокие медицинские расходы на душу населения (и самые передовые медико-биологические технологии), США (то есть система с явным преобладанием частного медицинского страхования) уступают странам с сильной системой государственного медицинского страхования (таким, как Канада, Франция, Великобритания) в ключевых показателях здоровья населения (включая ожидаемую продолжительность жизни). Аналогичное верно и для образовательных моделей. Те же США компенсируют сложившуюся в образовательной сфере социальную сегрегацию (систему, когда, не родившись в состоятельной семье и не попав в хорошую школу, человек практически лишен шанса на социальные лифты) за счет активного «импорта мозгов». Но для стран, которые, с одной стороны, не являются центром глобальной научно-образовательной миграции, а с другой – не готовы смириться с участью глухой интеллектуальной провинции, необходимы другие решения. Только бесплатное основное и дополнительное образование способно обеспечить наибольшую реализацию интеллектуального потенциала собственного общества, становясь тем «ситом», в котором государство может выделить самых способных детей и подростков и дать им возможности для дальнейшей реализации. Это касается как общеобразовательной школы, так и системы спортивных, научных секций, художественных и музыкальных школ.

Социальная поддержка семьи

Как уже было отмечено, сегодня самой социально уязвимой (и одновременно социально значимой) категорией населения является молодая семья с двумя и более детьми. Кормильцы таких семей поставлены в заведомо невыгодное положение на рынке труда, именно они несут существенную нагрузку образовательных и медицинских расходов, своими «родительскими инвестициями» они обеспечивают будущее страны. И более узко – «пенсионное будущее» населения, включая его бездетную часть. Но эти инвестиции не вознаграждаются обществом. За исключением «материнского капитала», меры государственной поддержки семей с детьми весьма незначительны. Если вынести за скобки меры, требующие существенного повышения государственных расходов, заслуживают обсуждения возможные модели перестройки налоговой политики в интересах семей с детьми. Речь может идти о налогообложении доходов домохозяйств вместо доходов физических лиц (что позволит учитывать среднедушевой доход семьи при определении налоговой нагрузки), более существенных налоговых льготах для семей с детьми, дополнительном налоге на бездетных (по аналогии с существовавшим в СССР «налоге на холостяков, одиноких и малосемейных граждан») и других мерах, которые, не увеличивая общую фискальную нагрузку, перераспределяют ее с учетом социально-демографических приоритетов.

Социально ориентированные подходы в жилищной политике

Если говорить о социальном самочувствии семьи, то, очевидно, доступность жилья является одним из ключевых его факторов. По данным социологических опросов, улучшить свое жилищное положение хотят более 40% россиян, фактически же это доступно единицам процентов населения. При этом именно на ипотеку делается основная (до последнего времени – по сути единственная) ставка в решении жилищного вопроса в России. Отметим, что подавляющее большинство ипотечных кредитов, независимо от их условий, выдается на покупку 1-2 комнатных квартир – никакие, даже самые льготные условия ипотеки не дают возможности большинству заемщиков позволить себе больший метраж. Более того, началось строительство «малометражных» квартир площадью около 20 м., фактически новых хрущевок. Очевидно, что это путь в демографический тупик, не говоря уже о том, что такое жилье не отвечает цивилизованным нормам метража на человека.

Одной из альтернатив ипотеке является социальный найм, заключение договора аренды на много лет. Сейчас он распространяется только на малоимущих, а доля государственного и муниципального жилищного фонда составляет менее 15%. В мировой практике оптимальным показателем считается, если на социальный найм приходится треть жилого фонда. Однако девелоперы не заинтересованы в строительстве доходных домов – доходность от сдачи в аренду жилья сегодня составляет 3-6% годовых, выгоднее просто положить средства на депозит. Государство должно либо дополнительными мерами обеспечить привлекательность такого рода проектов для застройщика, либо само непосредственно их финансировать. Фактически необходимо реализовать программу массового строительства жилищного фонда социального использования.

Альтернативой долевому строительству могло бы являться возрождение механизма ЖСК и ЖНК – жилищно-строительных и жилищно-накопительных кооперативов. В отличие от ипотеки, где подразумевается наличие залога в форме покупаемой собственности, жилищные кооперативы не накладывают обременения на приобретаемую недвижимость, а лишь позволяют оформить право собственности после окончательной выплаты пая. Однако на фоне недоверия к любым накопительным схемам эта форма жизнеспособна только при условии механизмов господдержки и гарантий для системы жилищно-строительных кооперативов.[3]

Приоритет коренного населения на рынке труда

Массовая иммиграция низкоквалифицированной рабочей силы (преимущественно из государств Средней Азии) стала существенным фактором давления на качество жизни в России. Это связано и с проблемами этнокультурной интеграции, и с негативными эффектами демпинга рабочей силы, «сбивающего цену» в нижних сегментах рынка труда и дестимулирующего модернизацию, и с ухудшением криминогенной обстановки, и со снижением качества социальных инфраструктур общего доступа (школы, больницы, роддома, рекреационные городские пространства, не рассчитанные, по проектным нормативам, на такой дополнительный «проблемный» контингент). Совокупность этих обстоятельств приводит к тому, что в России, как и в ряде других стран, массовая инокультурная иммиграция способствует люмпенизации коренного населения, приглашая его к участию в своеобразной «гонке на дно».

Некоторые меры по ограничению нежелательной миграции в последние годы были приняты. Однако миграционная политика страны по-прежнему нуждается в комплексных изменениях, которые бы, с одной стороны, позволили облегчить наем квалифицированных мигрантов из развитых и / или культурно близких стран, а с другой, ужесточить въездной барьер для тех категорий иммигрантов, которые характеризуются низкой социально-профессиональной квалификацией и высокой культурной дистанцией по отношению к принимающему обществу. Такого рода меры не несут экономических рисков (в России нет дефицита трудоспособного населения – особенно в условиях кризиса; напротив, есть большой резерв для повышения производительности труда; в большинстве отраслей, где задействован труд мигрантов, возможно внедрение трудосберегающих технологий и/или разумное улучшение условий и оплаты труда для привлечения местного населения), при этом они способны существенно улучшить социальный климат в обществе.

Территориальное выравнивание

На данный момент в Москве и Московской области с учетом временно проживающих находится до 25 млн. чел. – 18% населения России. В Москве находятся 78% головных офисов крупнейших российских компаний. С учетом гигантских региональных диспропорций как в плотности населения, так и в доходах регионов важно поощрять (в т.ч. и мерами налогового стимулирования) более равномерное расселение, распределение налоговой базы и размещение производительных сил. Тем, кто готов работать и жить в селах и деревнях, можно предоставить льготные условия владения землей, недвижимостью и т.п. Регионам необходимо больше прав на доходы, генерируемые на их территории – иначе они не заинтересованы в создании условий для развития бизнеса. При этом без масштабных инфраструктурных госпрограмм и государственной политики по развитию территорий сами по себе эти неравенства будут лишь нарастать.

Стоит отметить, что концентрацией материальных благ в России отличаются именно административно-политические центры: уровень жизни в современной столице намного выше уровня областных центров, включая бывшую столицу, а уровень жизни в любом областном центре выше, чем в других городах той же области. При прочих равных условиях статус административного центра даёт населённому пункту очевидные бонусы. Это говорит о том, что региональное неравенство возникает не только в силу географических или экономических, а прежде всего в силу политических причин, и должно преодолеваться политическими же инструментами.

Формирование социально-ответственной модели бизнеса

Это комплексная задача, которая может решаться сразу на нескольких направлениях. Перечислим некоторые из них.

Расширение участия трудовых коллективов в собственности и управлении компаний. В целом, развитие солидарных отношений между нанимателями и работниками, особенно на уровне малого и среднего бизнеса. Примером могут служить неакционированные предприятия Германии, возникшие в рамках социальной рыночной экономики, корпоративные традиции Японии и Южной Кореи – здесь речь идет и о крупных корпорациях, выстроенных с учетом восточноазиатского менталитета и национальной культуры.
Выравнивание пропорций оплаты труда в крупных компаниях. По некоторым исследованиям, топ-менеджеры российских корпораций имеют больший объем вознаграждений, чем их западные коллеги, и, соответственно, демонстрируют больший разрыв в оплате труда с рядовыми сотрудниками. Инициативы по установлению более разумных внутрикорпоративных пропорций пока не возымели эффекта.
Развитие форм и механизмов социального предпринимательства, так называемых преобразующих инвестиций (инвестиции в проекты, развивающие территории, дающие новые возможности населению, создающие позитивные культурные и социальные эффекты, требуют особой поддержки со стороны государства и общества).
Развитие корпоративных систем социальной поддержки и социальных инфраструктур (собственные детские сады, поликлиники, адресная поддержка пенсионеров-бывших работников предприятия, льготные кредиты работникам, реализация собственных жилищных программ для удержания и стимулирования кадров и т.д.).
Легитимация крупного бизнеса, связанного с историей приватизации 1990-х гг. Нерешенность этой проблемы остается одним из главных институциональных дефектов постсоветского капитализма. В 2012 г. в качестве кандидата в президенты страны В.В. Путин выдвинул идею разового компенсационного налога – по аналогии с «налогом на конъюнктуру», примененного после приватизации в Великобритании. В дальнейшем идея не получила развития. В случае целого ряда активов последующая смена собственников затрудняет применение этой схемы. Альтернативой может служить своего рода легитимация через развитие – через масштабные публично значимые промышленные и инфраструктурные проекты общенационального уровня, реализуемые соответствующими компаниями (или финансируемые при их участии).
Выводы
Конкретные формы политики социального выравнивания требуют отдельного профессионального обсуждения. Цель этого текста – предложить не готовые рецепты такой политики, но аргументы в пользу того, чтобы увидеть в ней один из национальных приоритетов на ближайшую перспективу. Суммируя сказанное, эти аргументы можно свести к нескольким тезисам:

Масштаб социального неравенства в России является патологическим, аномальным на фоне стран с сопоставимым уровнем развития и на фоне собственного экономического потенциала страны.
Избыточное неравенство обрекает нас на социальную деградацию и экономическую отсталость, а также ставит под вопрос культурно-цивилизационное единство общества. Причем в условиях кризиса эти вызовы дополнительно усиливаются.
Общественные настроения в России характеризуются, с одной стороны, неприятием существующей модели социальной поляризации, с другой – здоровым восприятием неравенства, основанного на заслугах.
Запрос общества на социальную справедливость является по сути своей консервативным (основанным на традиционном представлении об обязанностях разных слоев общества перед общественным целым), а не социал-радикальным запросом. Его реализация одинаково важна с точки зрения улучшения морального климата и экономической эффективности.
Более равномерное распределение богатства в обществе не происходит автоматически по мере экономического роста, а является плодом сознательных и планомерных политических усилий.
Комплекс мер, нацеленных на преодоление избыточного неравенства, способен послужить основой социальной стратегии государства в текущий исторический период.
Иными словами, даже при нынешних параметрах экономического развития мы сможем стать более здоровым и солидарным обществом, если будем готовы выработать и реализовать комплекс мер по преодолению острых социальных диспропорций. Такие меры должны образовать своего рода пакт социальной ответственности элиты в условиях экономической стагнации и внешнего давления на страну.

Источник: http://expert.ru/2016/12/6/patologiya-neravenstva/

Развитие технологий и распространение высшего образования в России к 2025 году откроют перед ней потенциал для колоссального экономического рывка, считает ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов. Однако если власти не расставят правильно приоритеты, те же условия приведут к структурному кризису и волне массовой эмиграции.

Об этом основатель и глава одного из крупнейших российских научно-исследовательских центров, где получают образование почти 30 тысяч студентов, заявил на Гайдаровском форуме в Москве.

Кузьминов и его коллеги участвовали в работе над всеми программами экономических реформ последних 15 лет: программой Германа Грефа, Стратегией-2020, а сейчас вместе с главой Центра стратегических разработок Алексеем Кудриным разрабатывают новую программу, появление которой ожидается в ближайшее время.

В своем докладе Ярослав Кузьминов неожиданно заявил о том, что для выхода на высокий экономический рост Россия должна, по сути, обратиться к советскому опыту: сделав ставку на сохранение бесплатного образования, здравоохранения и на поддержание социального сектора.

Русская служба Би-би-си решила разобраться в том, что предлагает ректор ВШЭ.

Надежда на средний класс

По мнению Кузьминова, сегодня 40% россиян могут быть отнесены к среднему классу: «Это люди, которые тратят на необходимые, или предписанные, расходы меньше половины дохода. Мы с вами должны ожидать не сокращения и даже не замораживания среднего класса в России, хотя сейчас об этом многие говорят, в десятилетней перспективе мы должны готовиться к его расширению».

О сокращении среднего класса в России на фоне кризиса свидетельствует ряд недавних исследований. В частности, эксперты Sberbank CIB подсчитали в октябре, что с третьего квартала 2014 года по третий квартал 2016 года в России перестали себя относить к среднему классу 14 миллионов человек. В то же время общее число таковых составляет 51% (Кузьминов дает цифру 40%).

Одним из важных критериев самоопределения в качестве среднего класса является, по мнению ректора ВШЭ, уровень образования: «Человек с высшим образованием относит себя к среднему классу автоматически, он ищет работу с высокой самостоятельностью, с интересным социальным окружением». Премия за высшее образование в России удерживается, по его словам, на уровне 60% и является одной из самых высоких среди развитых стран.

Шанс на рывок

«В 2000 году из 100 занятых высшее образование имели 22 человека. В 2015 году — 32 человека. К 2025 году — это будет около 50 человек. Россия станет практически мировым лидером. В этом наш исторический шанс, и в этом же вызов для нашей экономики и социальной сферы», — считает Кузьминов.

Наличие квалифицированной рабочей силы вкупе с дальнейшим технологическим прогрессом даст России к 2025 году или потенциал для колоссального экономического рывка, или структурный социальный кризис и волну массовой эмиграции.

Вся проблема в том, какую стратегию экономического развития выберет правительство, какие акценты оно расставит. Акценты, которые предлагает расставить ректор ВШЭ, частично отсылают к советскому опыту. Он видит три драйвера развития экономики:

1. Значительный рост доходов: «Уже 50 лет, как произошел исторический переворот: экономике стал выгоден не дешевый, а дорогой работник. Платежеспособный спрос населения выступает, наряду с экспортом, одним из источников роста экономики… Россия сегодня вступила в период роста за счет внутренних источников. Поэтому идея подстегнуть рост за счет замораживания трудовых доходов является, мягко говоря, близорукой.
2. Массовое высшее образование: «Мы ни в коем случае не должны отказываться от массового высшего образования, мы должны подкрепить его профессиональными стандартами… Дополнительным источником потребительской и социальной свободы в России является сохранение бесплатного образования, бесплатной медицины, сохранение на приемлемом уровне пенсии. Если бы Егор Гайдар провел бы социальную реформу, которую не завершил в 1992-1995 годах, то размер среднего класса, на наш взгляд, был бы меньше. Он составлял бы 25%, а не 40%».
3. Удачная миграционная ситуация: «Дешевая рабочая сила без социальной нагрузки. Нижние 10% нашего рынка труда сформированы трудовыми мигрантами, которые получают значительно меньше, где предприниматель не платит социальных платежей».

Препятствия на пути рывка

Правильные акценты предполагают и своевременную нейтрализацию негативных факторов, к которым Кузьминов относит следующие:

1. Низкое качество охраны здоровья: «Я говорю не только и не столько о медицине, сколько об охране здоровья в широком смысле, об образе жизни. Это серьезный тормоз, он лишает Россию примерно 10% потенциальной рабочей силы».
2. Неэффективная пенсионная система и система ОМС: «Они препятствуют развитию страхового и финансового рынка и уже сегодня не востребуются двумя верхними децилями населения по доходам».
3. Неготовность работников инвестировать в повышение квалификации: «У нас по сравнению с развитыми странами, где до 40% взрослого населения учится, учится около 10% взрослых. Это очень мало. Это плохая сторона хорошего явления, которое называется «привычка населения к бесплатному образованию».
4. Отсутствие профессиональных стандартов на рынке труда: «У хорошего работника должны быть шансы на то, что его увидят и оценят по справедливости, вне зависимости от того, в каком регионе, в какой компании он работает. Тогда он будет готов инвестировать в свое развитие».
5. Сохраняющийся сектор бедности, не совпадающий с низкой социальностью: иначе говоря, бедность в России — не признак асоциальности или маргинальности — бедно в России живут вполне ответственные, трудящиеся семьи с детьми, матери-одиночки и т.д.. «Они получают недостаточно поддержки — и это реальный тормоз, потому что дети этих семей не получают достаточных шансов для того, чтобы быть эффективными работниками».
6. Нелегитимность неравенства в глазах населения: «У нас проблема — и бедность, и неравенство, потому что психологически до сих пор значительная часть населения не увидела, что богатые тоже несут социальные обязательства пропорционально своим доходам».

Драйверы, которые больше не действуют

По мнению Ярослава Кузьминова, ряд драйверов экономического роста, двигавших экономику на протяжении 15 лет путинского роста, сейчас грозят стать проблемой для дальнейшего развития.

1. Огромный неформальный сектор: «У нас туда вымывается по несколько процентов в год с крупных предприятий, и он стал реальным препятствием для существования социальной сферы. Он является серьезным препятствием и для качества рынка труда, для профстандартов.
2. Миграционная ситуация: «С 2020 или 2025 года — не знаю точно когда, но сложившаяся миграционная ситуация перевернется и из источника роста российской экономики станет причиной ее экономического отставания. Дело в том, что традиционные для нас миграционные потоки — вот эти семь миллионов мигрантов — они могут перейти в другие страны, и уже начали активно переходить. Это арабские страны, европейские страны».
3. Квазибесплатная система пенсионного, социального, медицинского страхования: «Понятно, что она квазибесплатная: все равно это недоплачивается работнику в итоге, но отсутствие собственного вклада работника не дает возможности эффективно развивать и увеличивать пенсионные и медицинские накопления [в данном случае имеется в виду то, что деньги, которые работодатель направляет за работника во внебюджетные фонды, он на самом деле недоплачивает самому работнику, хотя формально эти деньги отчисляются не с зарплаты, а из фонда оплаты труда — Би-би-си]

Где брать деньги

«России не хватает сейчас примерно 1% ВВП в образовании, примерно 2% в здравоохранении, а чтобы верхние два дециля получали бы пенсию, нам не хватает в нынешней пенсионной системе где-то 0,5-1% ВВП», — считает Кузьминов.

Поскольку бюджет ограничен, то неизбежно придется делать выбор и перераспределять имеющиеся средства. Однако есть и дополнительные источники:

• Соплатежи работников в пенсионную, медицинскую систему: «Это может дать 1% ВВП, но 1% ВВП все равно потребуется из бюджета. Я думаю, что дополнительно обкладывать еще одним процентом работодателей вредно и нельзя»
• Переход к прогрессивной шкале налога на доходы физических лиц, что даст еще 1% ВВП: «Это психологически разрядит ситуацию. Это будет жестом государства по отношению к тем, кто зарабатывает мало, кому не повезло. Нужно показать, что те, кому повезло, они вкладывают больше».
• Пенсионная реформа: «Нужно повышение пенсионного возраста, сокращение досрочных пенсий. Я напомню, что сейчас средний возраст выхода на пенсию по стране — 54 года. Реформа даст примерно 2% ВВП на рубеже 2028-2030 года».

От Союза криминалистов и криминологов.

Решения плеяды экономистов во главе с Е.Т. Гайдаром привели в своё время страну на грань гражданской войны. В последствиями от приватизации, проведённой той же командой, предстоит разбираться не одному поколению россиян, и эти последствия ещё долго будут влиять на криминогенную ситуацию в стране. Однако экономисты волны 1990-х годов (воспитывавшиеся, к слову, в советских весьма обеспеченных партийных семьях) упорно тянут всех к ещё большим социальным потрясениям.

Государственная Дума 11 января в первом чтении приняла законопроект, переводящий домашние побои из разряда уголовных преступлений в административные правонарушения. Это вызвало бурное обсуждение как среди самих парламентариев, так и в обществе. Правозащитница Алена Попова, основатель и руководитель фонда Human Capital, провела пикет у стен Госдумы, протестуя против законопроекта. «Лента.ру» выслушала ее аргументы, а также позицию противоположной стороны — представителя организации «Родительское всероссийское сопротивление», юриста Александра Коваленкина.

Декриминализировать нельзя криминализировать

«Лента.ру»: Что привело вас к стенам Госдумы?

Алена Попова: Мы как люди, борющиеся с домашним насилием, выступаем против этого закона потому, что он декриминализирует побои. Аргумент Елены Мизулиной, называющей криминализацию побоев «законом о шлепках», — это вранье. Сам по себе шлепок не является побоями. Побои оставляют ссадины, синяки, то есть последствия насилия, которые можно зафиксировать. Как надо шлепнуть своего ребенка по попе, чтобы у него остался синяк?
Алена Попова
Аргументация «Единой России», поддержавшей законопроект, такова: статью 116 Уголовного кодекса по представлению Верховного суда частично декриминализировали в июне 2016 года, оставив уголовную ответственность в случае насилия в отношении родственников. Павел Крашенинников, депутат ЕР, внес тогда поправку с абсолютно логичной формулировкой о том, что более 40 процентов побоев совершается именно внутри семьи. И если уж убирать уголовную ответственность, то для всех. Но эту статью в принципе нельзя было декриминализировать. За 2015 год по официальной статистике 50 тысяч человек пострадали от домашнего насилия, причем 11 тысяч — дети и пенсионеры, и 36 тысяч — женщины. Получается, что депутаты нагородили непонятно что и теперь непонятно, как со всем этим разбираться.

Согласно законопроекту, декриминализируется только первый случай насилия…

Согласно законопроекту, первый случай нанесения побоев рассматривается как административка, а второй — как уголовное преступление. Но уголовное дело будет заведено только по частному обвинению. То есть женщина, которую избили (80 процентов жертв — женщины) должна сама собрать все доказательства, найти деньги, пойти в суд…

Например, Наталье Тунниковой, жертве домашнего насилия, сегодня пришла повестка в суд. Ее избивал сожитель. В последний раз он потащил ее за волосы выбрасывать с балкона 16 этажа. Она нащупала первый попавшийся предмет, которым оказался нож, и ткнула обидчика между ребер. Он отлежал в больнице три дня и уехал в Египет. Сейчас ей предъявят обвинение по второй части статьи 111 УК (Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью), по которой грозит до 10 лет тюремного заключения. Из-за того, что она не дала себя убить, ее посадят, а ему теперь не будет ничего.

Он ведь нанес легкий вред здоровью — синяки. Я считаю, что штраф в размере от 1500 до 5000 рублей не остановит такого человека. Равно как я не считаю возможным, чтобы родители отстаивали свое право наносить ребенку синяки и ссадины. Нас пугают ювенальной юстицией, которая будет забирать детей за побои, — но если такое происходит, нужно что-то делать. Если родители регулярно наносят травмы ребенку, значит, в семье происходит нечто нехорошее.

Неработающая система

Защитники декриминализации говорят, что уголовная статья о побоях не работает. Полиция неохотно заводит уголовное дело, которое отнимает много времени, и в большинстве случаев это заканчивается ничем. Административное разбирательство идет проще. Так, может быть, это правильный подход?

Эту аргументацию сегодня использовала депутат Ольга Баталина из «Единой России», но она несостоятельна. Если закон не работает, надо сделать так, чтобы он работал. У Уголовного кодекса есть одно важное качество: он превентивно ограничивает человека от совершения противоправных действий. Одно дело, когда грозит штраф в полторы тысячи рублей и больше ничего, другое — когда могут посадить в тюрьму.

После июньских поправок к статье 116, оставивших уголовное преследование в отношении близких людей и сожителей, принцип обвинения перевели из частного в частно-публичное (меня избили, а дальше этим занимаются следственные органы, я не должен сам доказывать, что я жертва). С новым законом эту норму отменят, хотя статистики по таким делам еще нет и сказать, работает закон или нет, невозможно. Депутаты жалуются, что в полиции не хватает рук, говорят, мол, наша система не функционирует. И что же теперь? Пусть так будет и дальше?

Что нужно сделать, чтобы система заработала?

Прежде всего нужно принять полноценный закон о домашнем насилии. Следует ввести механизм охранного ордера. Если я знаю, что меня изобьют, или меня избили, и я не хочу, чтобы это повторилось, то требую охранное предписание. Так уже сделали в Белоруссии, и у них хорошая статистика. По охранному ордеру насильник не имеет права приближаться к жертве. Если он это правило нарушил, ему грозит тюрьма. Охранный ордер также хорошо работает, если жертва сама идет на контакт — значит, она осознает степень опасности, и ордер отменяется.

Второе, что должен сделать этот закон, — закрепить переход частного обвинения в публичное, о чем мы уже говорили. Не жертва доказывает, что она жертва, а следственные органы. Многие насильники угрожают жертвам, женщины приходят, пишут заявления, а потом забирают их из-за страха.

Такой законопроект есть. На него получен положительный отзыв правительства. Один из его авторов — депутат Салия Мурзабаева от «Единой России». Он лежит у Тамары Плетневой, члена фракции КПРФ, председателя комитета по вопросам семьи, женщин и детей. Его нужно вынести на чтение и начать обсуждать. Это единственный разумный выход из сложившейся ситуации.

Не случится так, что этот закон лишь добавит работы полиции, а средств и сил нет?

Ничего подобного. У нас есть статистика ближних стран (Белоруссия, Казахстан). Случаев насилия становится меньше, и полиции, наоборот, проще. Правоохранители получают возможность обучить сотрудников, воспитать квалифицированный состав, им это как раз выгодно. Сейчас система не работает, потому что вина всегда перекладывается на жертву. Выходит, государство защищает насильника.

Общество и насильник

У нас не только государство, но и общество оправдывает насильника, и таких защитников, пропагандирующих «Домострой», в том числе женщин, — много. Вроде бы еще недавно такого не было.

Нет, российский социум всегда был таким. Вспомним поговорку «бьет — значит, любит». В «Тихом Доне» Шолохова есть сцена, в которой Степан избивает Аксинью всеми возможными способами с подробным описанием. И та говорит ему: «Бей!», ожидая, что ее должны побить. У нас есть церковь, регулярно ссылающаяся на Послание апостола Павла («да убоится жена мужа своего») — мы знаем, что у нас население массово переквалифицировалось из фанатов коммунизма в фанаты РПЦ, и поэтому слово церкви теперь играет значимую роль.

Сейчас просто больше каналов коммуникации, выражения своих взглядов, и они вот так и выражаются. Действительно, большинство женщин оправдывают насилие, потому что они не видят других вариантов, обществу внушена идея о том, что жертва «сама виновата». Есть и поговорка «не выноси сор из избы». Если происходит какой-то коллапс в семье, мать говорит дочери: мол, «сама такого себе выбрала». А если та решит пойти в полицию, то: «он же отец твоих детей, что ты делаешь!»

Я не фанат Путина, но для любителей «Домостроя» в наших листовках есть цитата с его последней пресс-конференции, на которой он сказал, что нельзя оправдывать шлепки и телесные наказания. Пусть консервативная часть населения, раз для них Владимир Владимирович такой авторитет, опирается на его видение проблемы.

Как можно изменить общество? Этим должно заниматься государство, общественные организации или еще кто-то?

Необходима пропаганда ненасилия. Нужны фильмы, реклама, слоганы, бренды, выступающие против насилия. Безусловно, общество должно приветствовать защиту жертвы, а не защиту насильника. Мальчикам надо рассказывать о том, что нужно уважать девочек, что они не имеют права применять физическую силу. Точно так же и девочка должна уважать мальчика и также не имеет права на физическую силу. Необходимо договариваться.

Я считаю, что это, безусловно, вопрос воспитания с детского сада и школы. Надо не уроки православия вводить, а уроки этики, логики и правоведения, на которых детям будут говорить, что по Конституции оба пола равны в правах, и 21-я статья запрещает применение насилия в принципе, потому что оно унижает человеческое достоинство. Надо развивать культуру кризисных центров, куда женщины могут уходить, избегая ситуации насилия. В СССР — как к нему ни относись — были женсоветы, структуры, порицающие применение силы в семье.

А мужчины-жертвы семейного насилия, кто они?

Пять процентов жертв действительно мужчины. Это необязательно муж, это может быть отец, которого избивает дочь, сын, которого избивает мама или бабушка. То есть мужчины, не относящиеся к категории равновозрастных. Статистика агрессии детей в отношении своих пожилых родителей зашкаливает. Отмена уголовного преследования наверняка повлечет повышение смертности в старшей возрастной группе.

В пикете у Госдумы были и другие активисты, те, кто выступают за декриминализацию семейного насилия. Кто это?

Это «Родительское всероссийское сопротивление», считающее, что в своем нынешнем виде эта уголовная статья дает право изымать детей из семьи за родительские «шлепки». Эти люди — нормальные родители. Но почему-то они отметают аргументацию о том, что престарелых надо защищать от побоев, что детей в принципе нельзя бить, а побои и шлепки — не одно и тоже.

«Лента.ру» выяснила позицию «Родительского всероссийского сопротивления» по вопросу декриминализации семейных побоев. На вопросы ответил юрист организации Александр Коваленкин.

Прут от куста

«Лента.ру»: Вы называете уголовную статью о семейном насилии «законом о шлепках», но органы опеки изымают детей из семьи не по этой статье.

Коваленкин: Да, это действительно так. Но на практике происходит по-другому: если в детском саду у малыша заметили синячок, ссадинку, его могут сразу не вернуть родителям, передав в полицию. У меня был случай, когда ребенка отдали не его матери, а деду, бывает, что ребенка кладут в больницу в целях изоляции.

Заявляют детские сады или школы. У них есть свои инструкции межведомственного взаимодействия. Я разговаривал с полицией, спрашивал, почему они отдали ребенка деду, но угрожали матери — «А нам так опека сказала». То есть полиция в рамках межведомственного взаимодействия полностью теряет понимание того, кому она подчинена. По законам изъятие ребенка и уголовное наказание за побои — вещи несовместимые, потому что изымать можно при угрозе здоровью, а побои по определению — не угроза здоровью. Но на практике детей просто отбирают по приказу, причем до суда, хотя по этой статье можно и судить.

Адвокат Болдырев сообщал на сайте Адвокатской палаты о случае в Новосибирске. Муж с женой примирились, но по закону при частно-публичном обвинении примирение запрещено. Добрые правоохранители подсказали им, как переквалифицировать дело по 115-й статье. Она более суровая, но по ней примирение разрешено. Вот такие парадоксы в этом законе были.

Вам не кажется, что из-за декриминализации первого случая семейного насилия и открытии уголовного дела в последующих в порядке частного обвинения пострадавшие просто перестанут обращаться за помощью?

Это из аргументации феминистского крыла. Там есть два типа аргументации. Одна касается мужей и жен, и тут они говорят, что женщин надо защищать. Другая, которая нас больше волнует, не феминистская, а ювенальная составляющая, то, что связано с воспитанием детей. И здесь все просто вернется к нормальной практике — в предыдущие годы по 116-й статье родителей вообще не привлекали, так как считалось, что это незначительные вещи, особенности воспитания. Всех же родители шлепали так или иначе.

Но во время шлепков обычно не остается следов.

Шлепков — да. А если снимут след от ремня или прута какого-нибудь… У меня был случай — мать испугалась за ребенка, который под машину чуть не выскочил. Она его тут же дернула на себя, отстегала каким-то прутом от куста и угодила в полицию. Все обошлось, но нам потребовалось обращаться в министерство и отменять приказ об изъятии ребенка.

А как насчет побоев жен мужьями и того, что дети часто поколачивают своих престарелых родителей?

Что значит часто? Сегодня, к сожалению, и в Думе звучали цифры, совершенно не соответствующие действительности. Их распространяет центр «Анна», получивший 530 тысяч долларов от Charles Stewart Mott Foundation. Они тысячекратно преувеличены.

То есть эти случаи единичны?

Не единичны, но важно понимать, что эти показатели не выходят за пределы прошлых лет. Ничего экстраординарного в обществе не происходит, чтобы принимать такие законы. Более того, статистика свидетельствует: по сравнению с 1990-ми годами сейчас насилия вдвое меньше.

Должен быть установлен порог невмешательства в семейные дела (это наша идея). Ребенок часто падает сам, ставит синяк, его ведут в больницу, а потом в дом приходит полицейский. Это не должно быть предметом разбирательства — «а вдруг его побили». Общество вгоняют в какую-то паранойю и диктатуру.

Часто ли этот закон так применяется — рассматривают каждую ссадину?

В данном случае это просто приказ Минздрава, согласно которому врач, если он имеет основания подозревать насилие в отношении ребенка, доносит в полицию. И он трактует закон так, что любой синяк, любой ушиб становится поводом для подозрения. Было интервью со старшим уполномоченным по делам несовершеннолетних полиции Железнодорожного района Новосибирска. Она сказала, что при выезде по сигналам медиков не было ни одного случая, когда бы родитель был оправдан.

Может, стоит не менять законодательство, а улучшить работу правоохранительных органов?

Возможно. Мы как общественники стараемся беседовать с полицейскими, но мы мало что можем сделать. Надо работать на уровне идеологии, внушать, что никто не защитит детей лучше, чем их родители. Исключения бывают, но ради них нельзя перестраивать общество.
Беседовал Михаил Карпов

Источник: https://lenta.ru/articles/2017/01/13/jily_bily/