От погромов еврейских — к погромам интеллигенции

Дмитрий Полетаев
К.э.н., ведущий научный сотрудник Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, эксперт РСМД

Отзыв на доклад Международной организации по миграции «Уязвимость мигрантов и потребности интеграции в Центральной Азии».

Доклад «Уязвимость мигрантов и потребности интеграции в Центральной Азии. Основные причины и социально-экономические последствия возвратной миграции. Региональная полевая оценка в Центральной Азии 2016» [1] был выполнен под общим руководством и координацией Миссии Международной организации по миграции (МОМ) в Казахстане и Субрегионального координационного офиса МОМ по Центральной Азии по результатам исследовательского проекта, проведённого в Казахстане, Киргизии и Таджикистане коллективом исследователей, возглавляемом экспертом МОМ Петром Казмеркевичем. Доклад является логическим продолжением доклада Международного фонда развития МОМ «Картирование неурегулированной миграции в Центральной Азии 2014».

Исследование проводилось в 13 населенных пунктах Казахстана, Киргизии и Таджикистана в местах происхождения и транзита мигрантов, где были проведены 113 глубинных интервью и 20 фокус групп и групповых интервью, в которых принял участие 101 респондент. Из 214 охваченных исследованием респондентов — 62 женщины и 135 респондентов получили запрет на повторный въезд в РФ в 2012–2015 гг.

Исследование показало, что из-за введения запретов на повторный въезд в Россию на период до пяти лет для более чем 1,5 миллионов иностранцев, совершивших административные нарушения, большинство из которых — трудящиеся-мигранты из Центральной Азии, многие из них не могут вернуться на заработки в Россию. В то же время в 2015 г. почти 950 000 граждан Центральной Азии (из Узбекистана — 798 тыс. чел., Киргизии — 114 тыс. чел. и Таджикистана 33 тыс. чел) временно проживали в Казахстане, что почти вдвое превысило показатель в 500 тыс. чел с временной регистрацией в 2011 г. В условиях ухудшения экономической ситуации в Казахстане, там планируется внести поправки в миграционное законодательство, ограничивающие возможности трудоустройства для низкоквалифицированных трудящихся- мигрантов. Из-за таких изменений в двух странах приёма трудовых мигрантов в Евразийской миграционной системе, многим трудящимся-мигрантам из Центральной Азии, станет еще сложнее найти работу в них на законных основаниях.

Уязвимость мигрантов и потребности
интеграции в Центральной Азии.
Доклад МОМ
Мигранты из стран Центральной Азии,
имеющие регистрацию в Российской
Федерации, 2014–2016 гг. (тысяч человек)

Мигранты, вынужденные возвращаться в страны Центральной Азии сталкиваются с нехваткой рабочих мест и низкой оплатой труда у себя на родине. При этом, например, только 36 тыс. мигрантов из Таджикистана с запретом на повторный въезд в Россию в 2015 г.. из 330 тыс. попавших под такой запрет (на конец 2015 г.), встали на учет в государственных органах Таджикистана, а большинство таджикских мигрантов с запретами, по-видимому, остались в России в неурегулированном статусе, пережидая срок своего запрета.

Доклад подробно освещает факторы риска, увеличивающие потенциал для радикализации различных групп населения в Центральной Азии, но, подчеркивается не отождествляет трудящихся-мигрантов из Центральной Азии (в частности, получивших запрет на повторный въезд в РФ), как группу с большей подверженностью к радикализации или потенциалом для вовлечения в насильственный экстремизм. При этом доклад описывает долгосрочные основания для радикализации, которые были отмечены представителями правительств и экспертами трёх стран, в которых проводилось исследование. Отдельно необходимо отметить, что для оценки взаимосвязи между факторами уязвимости и потенциалом радикализации использовалась «теория изменений».

Помимо практически интересных выводов Доклада, важных для Казахстана, Киргизии и Таджикистана, важные выводы по итогам этого проекта можно сделать и для России.

Экономики стран Центральной Азии испытывают значительное экономическое давление со стороны возвращающихся трудовых мигрантов, попавших в России в «чёрные списки» с запретом на въезд на 3, 5, и 10 лет, что не только обостряет социально-экономическую ситуацию внутри самих этих стран, но и усиливает риски для этих трудовых мигрантов, становящихся объектом вербовки со стороны радикальных и экстремистских групп. Страны Центральной Азии со своей стороны прилагают усилия к тому, чтобы не допустить такую радикализацию и преодолеть социальные, экономические и правовые факторы уязвимости, но ресурсы их ограничены. Для России, при неблагоприятном исходе событий, это может обернуться нестабильностью политической ситуации в странах-соседях, что усиливает риски дестабилизации и для самой России, особенно в её приграничных и миграционно подвижных регионах.

Структуры в сфере управления миграционными процессами в Кыргызстане и Таджикистане постоянно реформируются, а в Узбекистане управлению миграционными процессами лишь с недавних пор начали уделять серьёзное внимание. В России также уже более года идёт реформа сферы управления миграцией, после расформирования ФМС России. В таких условиях сложно говорить о последовательном укреплении связей между миграционными ведомствами в рамках ЕАЭС и СНГ, когда не формируется «институциональная память» и не накапливается опыт. Для России это осложняет как формирование последовательной миграционной политики, так и взаимодействие в сфере миграции со странами-соседями.

Уязвимость мигрантов и потребности
интеграции в Центральной Азии.
Доклад МОМ
Окончание сроков запрета на повторный
въезд в Россию в 2014–2018 гг. (количество
таджикских мигрантов)

В этой ситуации важным становится взгляд на миграцию изнутри, со стороны тех, кто является участниками миграционных процессов: как влияют на них миграционные барьеры, на что тратятся их денежные переводы и как это влияет на экономику, и как они и их домохозяйства видят своё дальнейшее будущее и будущее своих родных стран.

Исключённость мигрантов из российского общества, их изоляция и самоизоляция, ведущие к появлению «параллельных» мигрантских сообществ, не только усиливает разобщенность групп населения, проживающих и работающих в РФ, но и снижает сопротивляемость мигрантов к экстремистским посылам, усиливает риски их вербовки представителями радикальных и экстремистских групп уже внутри самой РФ. Отсутствие адаптационных программ в РФ для мигрантов увеличивает разобщённость между трудовыми мигрантами, часть из которых со временем становится российским гражданами, и российским обществом, оставляет мигрантов наедине с рисками и вызовами, с которыми они сталкиваются в период длительного пребывания в РФ.

При сокращении населения в трудоспособном возрасте и неблагоприятных демографических перспективах, даже без значительного экономического роста, Россия уже испытывает дефицит рабочей силы. Производительность труда растёт недостаточными темпами, модернизация производства идёт медленно, снижение смертности и повышение рождаемости имеют свои ограничения, так что по совокупности факторов, только механический прирост населения — т.е. миграция, в настоящих условиях остаётся самым доступным фактором роста для экономики России. Страны Центральной Азии трудоизбыточны и не могут обеспечить своё население рабочими местами с заработной платой, которая позволит выживать всем домохозяйствам. Переориентация трудовых мигрантов из Центральной Азии на выезд на заработки в другие страны, помимо России, будет не в интересах России, поэтому искусственные барьеры на пути трудовой миграции из Центральной Азии в Россию на данном этапе нерациональны. В то же время, Россия нуждается в максимально возможном выводе трудовой миграции из «теневого» сектора и предотвращении нелегального въезда мигрантов-«запретников», что возможно с помощью упрощения процедур получения разрешительных документов, отстранения от этих процедур теневых посредников и искоренения коррупционных схем (как это уже осуществляется в Москве), снижением цены доступа к легальной занятости, т.е. снижением как платыза получение патента, так и авансовых ежемесячных платежей. В условиях экономического кризиса это может стать действенным инструментом легализации трудовой миграции и усиления контроля за миграционными процессами.

Особую тревогу вызывает отсутствие долгосрочных проектов в отношении наиболее уязвимых групп мигрантов: детей мигрантов в РФ, женщин–трудовых мигрантов и некоторых специфических категорий, таких, например, как мигранты, отбывающие наказание в российских тюрьмах, становящиеся предметом особого внимания представителей радикальных и экстремистских групп.

Владимир Малахов:
Миграционный кризис: международное
сотрудничество и национальные стратегии

По-видимому, в России назрели изменения и в системе регистрации по месту жительства, которая перестала выполнять функции контроля и широко используется в коррупционных схемах недобросовестными дельцами. Возможно, более эффективным является контроль с помощью системы ИНН за выплатой трудовыми мигрантами налогов в РФ.

Далеко не все «запретники» возвращаются в страны Центральной Азии, значительная их часть остаётся в неурегулированном статусе в России, что снижает управляемость миграционными процессами. Эффективными могут стать информационные кампании, направленные на преодоление правового нигилизма трудовых мигрантов, сотрудничество в сфере предотъездной подготовки и в информировании трудовых мигрантов, уже находящихся в РФ, в том числе с привлечением официальных сервисов (например, ММЦ в дер. Сахарово и т.п.), российских НПО и финансовой поддержки общественных инициатив в этой сфере на конкурсной основе, в том числе поддержка специальных СМИ [2] .

В заключение можно отметить, что вопросы социально-экономических последствий возвратной миграции стали предметом обсуждения на самом высоком уровне во время серии визитов в страны Центральной Азии Президента РФ В. Путина в конце февраля 2017 г. [3] Так, в частности, одним из итогов встречи В. Путина с президентом Республики Таджикистан Э. Рахмоном, стала предварительная договорённость о пересмотре «запретных списков», что актуально для нескольких сотен тысяч таджикистанцев, включённых в них. Эта проблема обсуждалась наравне с проблемой противодействия терроризму и экстремизму и другими приоритетными темами, актуальными для взаимоотношений обоих государств.

1. См. Краткий обзор доклада
2. См, например, В Петербурге начала выходить бесплатная газета для женщин-мигранток из Азии. Радио Азаттык. Февраль 23, 2017

3. См., например, А.Дубнов Пограничное беспокойство. Что показал тур Путина по Центральной Азии. 1.03.2017 Carnegie.ru

В России сложилась уникальная ситуация с бедностью. По словам вице-премьера Ольги Голодец, в стране образовалась новая категория граждан — они работают, но все равно находятся на грани нищеты. Их около пяти миллионов. Это свидетельствует о неэффективности мер поддержки, но у государства пока нет приемлемых механизмов для борьбы с бедностью, кроме увеличения нагрузки на бюджет.

Чтобы выяснить, как возникла «уникальная бедность», «Лента.ру» побеседовала с руководителем проекта Комитета гражданских инициатив «Повышение эффективности и результативности социальной защиты» Лилией Овчаровой. Существующая система помощи, по ее оценке, не выполняет своей главной функции — деньги преимущественно тратятся не на спасение бедных, а на льготы для тех, кто в них не нуждается.

Лента.ру»: Лилия Николаевна, вы предлагаете перекроить систему соцподдержки населения. А чем она плоха?

Лилия Овчарова: Помощь бедным и нуждающимся — главная цель системы социальной защиты, особенно в условиях кризиса и особенно когда речь идет о государственной помощи. На социальную поддержку мы тратим много — 12,4 процента ВВП. Это на уровне развитых европейских стран, у которых валовый продукт гораздо больше. Однако бедным достается незначительная часть выделяемых средств.

Система соцзащиты состоит из двух частей: страховые и нестраховые меры поддержки. Страховые — это пенсии и соцстрахование (больничные листы, пособия по беременности и родам, страхование от несчастных случаев на производстве). К нестраховым относятся различные выплаты и социальное обслуживание, и на это в 2015 году было израсходовано 2,6 процента ВВП. И именно эта часть социальной защиты преимущественно должна направляться на поддержку бедных. В нашей стране к нестраховым видам поддержки относится и пособие по безработице, хотя в развитых странах это страховая мера.

Причем одна из серьезных проблем — учет получателей социальной помощи. В нашей стране один и тот же человек может получать поддержку из разных источников и, соответственно, многократно учитываться.

Мы предлагаем привязать эти регистры к СНИЛСу (идентификационный номер пенсионной системы), чтобы посчитать, сколько человек получают социальную помощь и сколько средств в совокупности поступает нуждающимся.

Расходы на адресные программы, которые предназначены именно для бедных, сегодня составляют 0,4 процента ВВП или чуть больше 20 процентов от общего объема затрат на нестраховые меры соцподдержки. Из чего мы делаем вывод о том, что система социальной защиты неэффективна с точки зрения содействия сокращению бедности. Но это не единственная точка зрения — с нами спорят.

На поддержку бедных Россия тратит 0,4 процента ВВП.
Кто же в России приоритетная группа для господдержки, если не бедные?

У нас длительное время приоритетными получателями были так называемые заслуженные граждане. Большая часть средств расходуется на льготников, то есть людей, относящихся к разным категориям населения, которым предоставляются различные преференции.

У нас в стране как минимум 300 различных льгот. Но льготник льготнику рознь. Например, заслуженные категории — это спорный вопрос. Кстати, население считает, что заслуженные люди должны иметь определенные преференции. Но различные профессиональные льготы — это перекладывание расходов работодателя на государство. А в условиях рыночной экономики это означает, что бедные спонсируют крупных работодателей, поскольку государство, вместо того чтобы поддерживать бедных, предоставляет пенсии за работу в тяжелых условиях, которые должен оплачивать работодатель. В советской системе это было приемлемо, в рыночной — нет. Нуждающееся население не должно покрывать издержки бизнесменов. Но сегодня государство тратит почти 300 миллиардов рублей на особые пенсионные режимы для этих категорий и еще 92 миллиарда — в нестраховой системе социальной защиты. Это означает, что система социальной защиты спонсирует бизнес. Справедливо ли это? Думаю, нет. Сейчас просто необходимо сместить приоритеты социальной политики и направить основные расходы на помощь бедным.

Может, вообще все льготы деньгами заменить?

Это попытались сделать в 2005 году. Тогда был принят закон о монетизации льгот, который очень тяжело проходил. Но здесь есть определенная проблема. Так нельзя поступить со всеми льготами. Скажем, решили вы монетизировать льготу на оплату лекарств и даете человеку деньги. Не факт, что он на них купит лекарства. Получается, что вы жизнь ему не продлили, а деньги потратили. Или вы можете дать деньгами льготу на оплату коммунальных услуг, но люди все равно не заплатят. Помощь становится бессмысленной.

Есть разные виды нуждаемости. Вообще, нуждаемость — это не только бедность. Некоторым категориям населения надо помогать независимо от того, бедны они или нет. Например, инвалиды. Они нуждаются в помощи в любом случае. Скажем, в результате каких-то действий государства был нанесен вред здоровью гражданина. Самый яркий пример — чернобыльцы: они не виноваты в том, что оказались на зараженных территориях. Эти категории граждан имеют право претендовать на социальную поддержку.

Или, скажем, материнский (семейный) капитал для семей, в которых родился второй ребенок. Таким образом государство поддерживает семьи с детьми. Это тоже нужная мера. Могут быть и другие особые жизненные ситуации, требующие каких-то преференций. Конечно, этим категориям граждан тоже нужно помогать, н

В стране есть свыше трех сотен льгот, но бедность, пользуясь выражением Голодец, все равно остается уникальной.
А как определить, кто по-настоящему беден?

Единого определения бедности нет, поскольку бедность относительна во времени и в пространстве. В каждой стране это понятие трактуется по-своему. В России это прожиточный минимум, стоимость минимальной потребительской корзины плюс необходимые налоги. Если доход гражданина меньше этой суммы, он считается бедным.

Вот, к примеру, возьмем самую обсуждаемую группу — ветераны труда. Только 10 процентов из них имеют доход ниже прожиточного минимума. Казалось бы, все просто: только им и надо оказывать помощь. Но есть еще понятие субъективной бедности: как люди сами оценивают свое благосостояние. Это очень важно! Если человек считает себя бедным, а ему вдруг говорят: «Нет, ты не бедный, и никаких льгот тебе не полагается», то я не завидую тому политику, которому придется вести этот диалог.

И согласно опросам, среди ветеранов труда бедными себя считает уже половина. А если вы не будете спрашивать, бедны ли вы, а спросите, на что вам хватает, то ветеранов, которые говорят, что им хватает только на удовлетворение минимальных потребностей, наберется и все 70 процентов.

Это связано преимущественно с тем, что у пожилых людей самый высокий «индекс лишений». Это еще одно определение бедности, не на основе доходов, а на основе анализа реального потребления. В прожиточном минимуме мы считаем, что люди получают медицинские услуги бесплатно, но в реальной жизни примерно треть расходов на здравоохранение — это платежи населения. У пожилых людей более высокие потребности в медицинских услугах, значит, и реальные расходы выше, нежели это предусмотрено в прожиточном минимуме. К слову, если говорить об объективной бедности (то есть если оценивать доходы ниже прожиточного минимума), то самые высокие риски бедности — у детей.

Мы надеемся, что будет создана Единая государственная информационная система социального обеспечения (ЕГИССО). Соответствующий закон уже принят и в 2018 году должен быть введен в действие. По каждому человеку будет собираться информация, и мы поймем, кто какие выплаты получает. А то человек может быть зарегистрирован в Московской области, числиться бедным, а жить в Москве и иметь две квартиры.

В России есть бесплатная медицина, но все равно треть расходов на здравоохранение обеспечивается за счет населения.
Как вы предлагаете изменить систему социальной поддержки?

Мы считаем, что государство должно поддерживать в первую очередь бедных. Это главная миссия нестраховой социальной защиты. Собственно, так и происходит в странах с рыночной экономикой, где каждый гражданский институт выполняет свою функцию.

Мы прекрасно понимаем, что быстро этот переход осуществить невозможно. Конечно, переходить к новой системе предпочтительно в условиях, когда экономика на подъеме. Но если уж так сложилось, что реформировать систему приходится в условиях спада, то этот процесс должен быть более плавным и взвешенным.

Резко ничего менять нельзя. Это тоже нужно делать аккуратно. Представьте, живут два человека на одной лестничной клетке с разницей в возрасте в два года, и одному предоставят льготу, а другому нет. Это создаст социальную напряженность. Закрывать входы следует очень постепенно. Как минимум не стоит создавать новые льготные категории. Мы же все время новые плодим.

Почему так происходит?

Понимаете, социальная защита — это инструмент диалога между населением и властью в период, когда идут выборы. Поскольку уровень доверия к власти низкий, прибегают к этому ресурсу, чтобы его повысить. Поэтому каждый раз, в преддверии очередных выборов у нас возникают новые льготные категории. Так, в частности, появился материнский капитал. С этой мерой я еще могу согласиться (все-таки поддерживать семьи с детьми нужно), но вот субсидирование оплаты детских садов точно нужно было привязывать к доходам, а не к количеству детей. Это привело к тому, что мы помогаем многодетным с разным уровнем дохода, а про бедных забываем.

У людей есть специфические потребности, которые не всегда связаны с текущим потреблением. Например, самый сложный вопрос — это поддержка здоровья. С нами спорят, говорят, что конституция гарантирует всем бесплатное медицинское обслуживание. Но здоровье — это не только медицинские услуги. Это и лекарства, которые всегда были платные, и средства реабилитации.

Без изменения системы социальной поддержки люди будут искать другие страны для повышения продолжительности жизни, считает Лилия Овчарова.
И еще непростой вопрос: мы тратим огромные средства на восстановление утраты здоровья вследствие вредных привычек (пьянство, курение, наркомания). Сегодня мы не задаемся вопросом, почему человек заболел.

Есть очень трудная проблема, которую политики даже боятся обсуждать. Но мы, эксперты, должны задаться вопросом: как вести себя государству в условиях, когда в мире появляются дорогостоящие лекарства, методы лечения и средства реабилитации? Например, специальные костюмы, которые позволяют парализованным людям ходить. Кому мы должны помогать? Или никому, а ждать, когда они станут доступны всем? Пока мы идем по пути, что доступно только то, что дешево, ресурсов государства недостаточно для развития и в

Богатые и элитные группы получают такие услуги за границей. Но если дальше двигаться по этому пути, то мы окончательно отстанем, и люди будут уезжать из страны ради большей продолжительности жизни. И в подобной ситуации должны ли мы привлекать ресурсы наиболее обеспеченных семей для решения данной проблемы? Я думаю, что должны.

Если в семье есть какой-то нереализованный материальный потенциал, то мы должны его учитывать при оценке нуждаемости. Допустим, в Москве есть семья, у которой две квартиры, и она претендует на социальную помощь. Мы должны вменить ей доход от сдачи жилья, не проверяя, сдается она или нет.

Это задача общественного договора. Наиболее слабые люди должны получить преференции, а те, у которых есть ресурсы и компетенция, обязаны реализовывать свой потенциал. По-моему, это справедливо.
https://lenta.ru/articles/2017/03/16/unique/

Беседовал Григорий Коган

недрения дорогостоящих медицинских и реабилитационных технологий.

о основная помощь должна все же доставаться бедным и нуждающимся.