Секс по тарифу
Как формируются цены на рынке онлайн-проституции

Автор текста: Салтанова Светлана Васильевна

Ученые ВШЭ проанализировали один из крупнейших сайтов, предлагающих сексуальные услуги в Москве. О том, кто работает на рынке онлайн-проституции и за какие деньги – в исследовании Елены Покатович и Владислава Матюшонка.
Перед учеными стояла задача выяснить логику ценообразования на рынке коммерческого секса в интернете. Они изучили более 1800 анкет проституток и отобрали 200. Каждая – с подробными данными: от возраста, роста, веса, объема груди до набора услуг, их стоимости и расположения апартаментов.
Для начала это позволило нарисовать портрет среднестатистической работницы платного секса в Москве. Это девушка 29-ти лет, ростом около 170 см, которая весит 57 кг и имеет третий размер груди.
Свои услуги – час в апартаментах – московские проститутки в среднем оценивают в 3818 рублей (цены на осень 2015 года). Общий диапазон – от 1 500 до 10 000 рублей.
Стоимость часа с выездом почти в два раза больше: 7211 рублей. Не только из-за временных и транспортных расходов, но и из-за опасности обмана и насилия. Разбег надбавки за дополнительные услуги – от 500 рублей до суммы, вдвое превышающей почасовые ставки. Самые дорогостоящие – экстремальные услуги, из-за ограниченного спроса, более высоких рисков и моральных издержек.
Факторы ценообразования
Изучить ценообразование на этом нелегальном рынке помог метод гедонических цен. Гедонизм в переводе с греческого – наслаждение. Удовольствие определяет действия потребителя. Он ценит товар за его характеристики, и выбирает тот, который обладает лучшими. Соответственно, характеристики определяют и стоимость.
В исследовании зависимой переменной (то есть то, что измерялось) стала цена часа в апартаментах. Параметрами, на нее воздействующими, – качество анкетных фото, возраст, физические данные, отдаленность места встречи от городского центра, ассортимент услуг.
Предположив, что заказчики готовы платить больше молодым девушкам или же, наоборот, более старшим (возраст = наличие опыта), анкеты проституток разделили на две группы: до 27 лет включительно (105 человек) и от 27 лет (95 человек).
Впрочем, возраст оказался далеко не главный фактором ценообразования. Вне зависимости от возраста на цены в первую очередь влияют:
расположение апартаментов относительно центра Москвы. Удаление на одну станцию метро снижает стоимость визита примерно на 4,9%. Квартиры в центральных районах дороже, арендная плата за них выше, условия должны казаться клиенту более комфортными, поясняют исследователи;
качество фотографии в анкете. Профессиональный снимок увеличивал запрашиваемую цену на 16,7%. Качественное фото – это своеобразная инвестиция в привлекательность, затраты финансов и времени;
ассортимент дополнительных услуг (услуги семейной паре, эскорт, видеосъемка и проч.). Широкий ассортимент, ориентированный на состоятельных клиентов, и спрос на премиум-услуги, поднимали цену на 7,6%.
Интернет изменил нелегальный рынок коммерческих сексуальных услуг. С одной стороны, для его участниц: интернет позволяет упразднить институт посредничества и сокращает уличные риски. С другой – для тех, кто этот рынок изучает: информация о нем стала доступнее, а значит, появляются шансы оценить объем, динамику, понять связь стоимости услуг с доходами в легальном бизнесе. Авторы исследования полагают, что их выводы в дальнейшем позволят оценить эффективность возможных направлений государственной политики в отношении проституции. IQ
АВТОРЫ ИССЛЕДОВАНИЯ:
Елена Покатович, к.э.н., доцент департамента теоретической экономики НИУ ВШЭ

Владислав Матюшонок, студент факультета экономических наук НИУ ВШЭ

https://iq.hse.ru/news/209000077.html

АВТОРЫ ИССЛЕДОВАНИЯ:
Леонид Полищук, профессор департамента прикладной экономии НИУ ВШЭ.

Александр Рубин, аспирант департамента прикладной экономики НИУ ВШЭ.

Роман Кочнев, выпускник программы совместного бакалавриата ВШЭ и РЭШ.

Когда чиновники собирают взятки независимо друг от друга, это особенно пагубно отражается на бизнесе и инвестициях в общественные блага. К такому выводу в ходе исследования коррупционной ситуации в российских регионах пришли Роман Кочнев, Леонид Полищук и Александр Рубин. Результаты исследования представлены в докладе «Коррупция в режиме одного окна: последствия для регионального развития».
Коррупционеры бывают разные
Коррупция может быть централизованной, когда предпринимателю достаточно договориться с «головным» центром, чтобы преодолеть стоящие на его пути административные барьеры, и децентрализованной, когда центров много, и они действуют независимо друг от друга. Именно с ростом таких автономных «центров» возрастает коррупционная нагрузка на предпринимателей и снижается финансирование общественных благ и услуг, которые необходимы в том числе и для создания благоприятных условий для ведения бизнеса.
Авторы использовали данные BEEPS (Business Environment and Enterprise Performance Survey, опрос о состоянии деловой среды и показателях деятельности предприятий) Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРД). В исследовании представлено 22 тысячи интервью с фирмами из 39 стран Восточной Европы, в числе которых 4220 интервью с представителями компаний из 37 регионов России. В работе использовались российские данные.
На материалах опроса исследователи сконструировали индикаторы децентрализации коррупции в российских регионах, оценили коррупционное давление на частный сектор и измерили качество инфраструктуры. Последнее выступало индикатором, характеризующим объем предоставляемых региональными властями общественных благ.
Какой бандит лучше
Были выдвинуты две гипотезы, описывающие негативное влияние децентрализации коррупции. В основе первой — о росте совокупного коррупционного давления на бизнес — лежит логика «трагедии общин». Это явление, при котором большое количество экономических субъектов используют «ресурс открытого доступа», стараясь извлечь из него максимальную выгоду, однако никто не координирует их действия. В результате наступает истощение ресурса из-за избыточного использования. В данном случае примером такого объекта использования выступает бизнес, не защищенный от административного произвола.
В рамках второй гипотезы — о снижении объема предоставляемых общественных благ — основным механизмом, несущим ущерб, является «проблема безбилетника». Каждый из бюрократов, оказывающих коррупционное давление на бизнес, старается получить максимальную выгоду. Для этого он стремится собрать увеличить объем платежей и минимизировать объем предоставляемых общественных благ и услуг за счет перекладывания ответственности.
Здесь авторы проводят параллели с концепциями «стационарного и кочующего бандита» Мансура Ослона. Если положение коррумпированного бюрократа является устойчивым, то он заинтересован в инвестициях в общественные блага, так как это позволяет увеличить объем коррупционных платежей в будущем. Положение «кочующего бандита», напротив, неустойчиво, то он старается извлечь максимальную выгоду сейчас, фактически перекладывая ответственность за предоставление общественных благ на следующие поколения бюрократов.
Обе гипотезы подтвердились. «Таким образом, при прочих равных условиях коррупция, организованная по принципу «единого окна», наносит меньший урон развитию экономики, нежели децентрализованная коррупция», — делают вывод авторы.
В первую очередь страдают центральные регионы
Авторы выяснили, что децентрализация коррупции имеет более сильный эффект в центральных регионах в отличие от удалленных (Сибирь и Дальний Восток). Причина в том, что инфраструктура в центральных регионах в большей степени зависима от местных властей. Хотя в удаленных она менее развита исторически, однако ее развитие часто является делом крупных сырьевых компаний, комментирует Александр Рубин. В качестве примера он приводит город Норильск, где ключевую роль в экономике играет компания «Норильский Никель» и ее дочерние структуры.

https://iq.hse.ru/news/206065360.html

Журнальный клуб Интелрос » Метафизика » №2, 2017

РОССИЙСКИЕ ГОРИЗОНТЫ
Александр Неклесса
Институт Африки РАН
XXI век рождает уходящие в неизвестность конструкции и сценарии, упрощение ко¬торых чревато коллизиями. Трансформируется система международных отношений, пере-распределяются и делегируются суверенитеты, расширяется номенклатура внешнеполити-ческих организмов. Камертон актуальной повестки: сложный человек в сложном мире — акцент переносится на венчурные личностные коалиции вместо безличных бюрократизиро¬ванных организаций. Комплексный мир интегрирует то, что ранее было дисциплинарно рассечено: война, экономика, культура, индивидуальное развитие и групповое взаимодей¬ствие сливаются в наднациональный континуум. Россия в формате Российской Федерации — наследница основной части исторического и территориального имущества как правопреем¬ница юридических полномочий России-СССР и как метрополия прежней Российской импе¬рии. Реконструкция страны так или иначе неизбежна, есть логика больших систем, можно что-то приблизить или отсрочить, но избежать нельзя. В реестре назревших проблем — кри¬зис системы власти: неконкурентоспособность в динамичном, многослойном мире ригид¬ных структур и охранительных механизмов, основанных на механистичных представлени¬ях, автократии, клановости, патернализме. Путь к грамотной реструктуризации — осознание актуального контекста: изменившегося статуса личности и государства, особенностей гражданства в новой редакции реальности, архитектоники страны как сообщества и мира как суммы взаимодействий, ценностных основ российского общества и заново осмыслен¬ных его целей. Культурный и человеческий капитал, среда высокой организации, наличие оригинальной музыки сфер — императив для значимого присутствия в новом эоне, а про¬блема осознанной идентичности — одна из центральных в расширяющейся человеческой вселенной.
Ключевые слова: будущее, прогнозирование, сложность, трансформация, постсовре-менность, Россия.
Эпоха, предъявившая миру экспансию городской культуры и адекват-ные ей форматы, близка к завершению. Количество жителей Земли прирас-тало за век миллиардами, развитие транспорта, эффективные коммуникации, изощренный инструментарий резко повысили интенсивность взаимодей-ствий и результативность процедур. Города, умножаясь в числе, расползлись мегаполисами и, переживая мутации, обращаются в хабы, терминалы гло-бального мегаполиса.
На трансграничной земле переселяются народы, ведется чреватый конфликтами диалог. Национальные государства утрачивают былую акту-альность, их суверенитет трансформируется под влиянием глобализации, глокализации, субсидиарности, сужается возможность властного управления человеческими траекториями, сохраняя качества и блага суверенного право-вого сообщества, меняется сама модель отношений государства и человека.
Камертон обновляющейся повестки: сложный человек в сложном ми¬ре — акцент переносится на венчурные личностные коалиции, скрепленные общностью амбициозных целей, вместо безликих бюрократических инсти-туций, делая ставку на творческую предприимчивость плюс нелинейный об-раз ойкумены. В мире утверждается в качестве доминанты влиятельный персонаж — manterpriser, человек-предприятие.
Антропологическая вселенная
Будущее уже наступило. Просто оно еще неравномерно распределено.
Уильям Гибсон
Социокультурная гравитация, перераспределяя растекающиеся по пла-нете народы, сгущает новые политические туманности, призрачные тела ко-торых могут соприсутствовать как в прежних, так и в зарождающихся ми-рах. Преимущества и недостатки сообществ в возрастающей степени опре-деляются человеческим фактором, уровнем культуры, качеством произво-димых знаний, многообразием либо дефицитом взаимосвязей, притягатель-ностью либо отторжением сложившихся образцов.
Кризис перехода пробуждает эволюционные инстинкты, предъявляя эпохе открытый и динамичный горизонт. Наряду с прежней социополитиче-ской феноменологией возникают общества, выстраиваемые по экзотичным лекалам, характерные черты которых: примат культурной и/или конфессио-нальной гравитации, потоковая социальность, распределенная множествен-ность среды обитания. Прагматичный консенсус наших дней — региональ¬ные интегрии — по-своему перемалывают границы и субстанцию прежних структур.
Конфигурации постсовременного космоса, каналы связи, взаимодей-ствия создаются посредством специфических принципов и технологий: кон-тактных — схожих с движением информации по типу «сарафанного радио» либо перемещением денег в системе hawala и бесконтактных — автономно и когерентно ведущих людей к чаемой цели. Планирование — причем не толь-ко маршрутизация больших организмов на дальнюю дистанцию — становит¬ся полифоничным, гибким, диалогичным искусством, связанным с форми-рованием многослойного неравновесного общества, пронизанного подвиж-ными личностными молекулами и мутирующими социогенетическими це-почками: полицентричной среды с непростой суммой аномалий, возможно-стей и рисков.
Умножение и взаимопроникновение антропологических галактик вли-яет на структурность и толерантность человеческого общежития, диктуя пе-ренастройку социальных гармоник, в созвучии с которыми складываются будущие обстоятельства. Люди, обживая и обустраивая просторы человече-ской и дигитальной вселенных, все чаще воплощают прописи двойного применения, демонстрируя готовность к радикальным мерам, конструктив-ным и деструктивным. Обитатели оборотной стороны экзистенции, суще-ствуя вне кокона политкорректности и пренебрегая интеллектуальным сно-бизмом, не отвергают, однако, дискурсивный акт как таковой, однако их мо-делирование футуристичной практики воплощается в эксперименте — пря-мом действии. Иначе говоря, предъявлении городу и миру не столько ре-зультирующего текста рефлексии, сколько провокативного, лишенного из-лишних сантиментов действия.
Соответственно и актуальную тему истишхади или ингимаси как ан-тропологического оружия вряд ли следует рассматривать в качестве исклю-чительно исламистского явления: корни феномена глубже, а перспективы шире. Обретение экстремист-футуристами со временем диверсифицирован-ных в ходе технической революции модификаций ОМП, ядерного оружия либо аналогичных по силе воздействия средств заметно повлияет на соци-альные норы, статус регулярной армии и характеристики силового противо-стояния в целом.
Между тем спонтанное проникновение в будущее для ординарных субъектов оказывается все более затруднительным. Диахронные координаты бытия, изгибы дорожной карты цивилизации замещают прежнюю простран-ственную (географическую, геополитическую) организацию мира в качестве доминанты его социальной топографии и динамической сути нового, нерав-новесного порядка.
Перманентная контрреволюция
Будущее состояние вещи уже начинает суще¬ствовать в настоящем, и состояния противопо¬ложные суть следствия одно другого неминуе¬мые.
Александр Радищев
Новизна обладает серьезными конкурентными преимуществами, кото-рые нередко осложнены дестабилизацией с высоким уровнем рисков.
Рынок версий будущего, предлагая маршруты, оперирует расчетами и предположениями, но актуальное содержание ряда категорий шире текущих представлений. Для прогнозирования действий в ситуации неопределенно-сти важно не только учитывать имеющиеся ресурсы и сложившиеся обстоя-тельства, но также различать признаки становления иного, отыскивая зерна перспективных ситуаций и отраслей, прорастающие в современности.
Прошлое может быть не менее переменчивым и предприимчивым. При определенных обстоятельствах оно способно исказить логику транзита, за¬топить формирующийся ландшафт — нам приходится осмыслять новизну, пребывая в атмосфере ветхих эманаций, формулируя концепты по сделан-ным при других обстоятельствах лекалам. Тут могут возникать серьезные аберрации: предполагая созидать будущее, можно вопреки собственным намерениям отстраивать очередную версию прошлого.
Сложившаяся система пытается репрессивно контролировать, порою прямо подавлять самоорганизующуюся критичность, сжимать возникающий дискурс, стремясь упростить ситуацию, скрывая подлинный драматизм ми-ра. И если/когда, поддавшись совокупному давлению, новизна уплощается, позволяя обращаться с собой как с тривиальностью, пелена рождения рассе-ивается, коридоры перехода обрушаются, и трансформация прерывается. Прошлое же оказывается лукавым монополистом иллюзорных и усеченных перемен.
Экономическое развитие, логистическое домостроительство — состав-ная и органичная часть культурной революции. Генеральный тренд — дви-жение от систематизированного индустриально-информационного пейзажа к холмистому ландшафту креативного общества. Экономика высокого уров-ня, находящаяся на пике конкурентной пирамиды, определяется качествен-ными характеристиками, она доминирует в производстве и экспорте высо-котехнологичной продукции, чревата инновациями, открывающими и за-крывающими технологиями, мультипликативными эффектами. Это продукт сообщества, адаптированного к сложноорганизованной деятельности, обла-дающего актуализированным культурным, человеческим, интеллектуаль¬ным капиталом, технологическим, профессиональным разнообразием, ди-намичным личным и социальным творчеством, соответствующей инфра-структурой.
Практика в своих институциональных проявлениях и предъявленной временем полноте и наготе — зримое производное от действительного состо-яния общества. Продвижение России в будущее, декларированное ранее в категориях утопизма, в последнее, но уже достаточно продолжительное время мыслится как обустройство улучшенной версии настоящего, то есть в рамках аморфно-позитивистских представлений о стабильности (нередко понимаемой как статичность) — апгрейда в стилистике индустриально-экономического пейзажа.
Пример редукции целеполагания — сугубо экономистичный подход к исчислению развития, причем преимущественно на основе плоских показа-телей, наподобие ВВП. Однако страна не финансово-ориентированная кор-порация, развитие нации не сводимо к экономике, да и хозяйственные до-стижения лишь к росту ВВП. С российским ВВП вообще забавно, точнее, печально выходит. Люди при относительно небольших затратах, недавно публично анонсированных, извлекают из недр Земли, что в ней находится (историческая дилемма «присвоение» vs. «производство»). Получается же, будто они это измыслили/изготовили, что лишний раз подтверждает — ВВП (тем более отягощенный определенной лукавостью ППС) несовершенный инструмент для оценки развития.
И все же не экономика сама по себе есть главная цель развития. Эко-номика — манифестация конструктивной энергии общества (а в своей тро-фейной ипостаси — и деструктивной). Оставаясь инструментом, она отража¬ет принцип, а также уровень власти над природой и житейскими обстоя-тельствами; между тем в нынешних ее метаморфозах виден генеральный вектор перемен — ключевая роль нематериальных активов, особенно челове-ческих и культурных. А вот тут у России как раз проблема.
Транзит от индустриализма modernity к нелинейной действительности происходит на наших глазах, но не в РФ. Страна, как и ряд других сооб-ществ, оказалась в полосе отчуждения от вызовов постсовременности и, су¬дя по всему, пребывает в интеллектуальной и социальной растерянности. Альтиметрические российские элиты ощутили оскомину от непростого ис-кусства поведения и управления в комплексной среде: они в целом не обла-дают необходимым уровнем культуры/образования, альтруистическими или иными отчетливыми моральными качествами, их карьерные траектории сложились во многом волею обстоятельств, а не профессионального мастер-ства. Аморализм и короткий, оперативно-тактический горизонт планирова-ния сами по себе чреваты негативными следствиями: постиндустриальной контрреволюцией, тягой к упрощению обстоятельств, деградацией культур-ного капитала, профанацией и утратой идеалов.
Сейчас в России отношения, как правило, превалируют над содержа-нием, а доминирующими ценностями становятся денежный доход и автори-тетная силовая/чиновничья позиция. В подобных обстоятельствах, пребывая в геделевской ловушке, потенциальный субъект перемен будет в той или иной степени имитировать, а не эмитировать будущее, поскольку на деле он стремится удержать (а по мере возможностей и улучшить) ситуацию, со-пряженную с преимуществами собственной позиции, фактически продлевая status quo. Сегодня даже те, кто в российской политике пытаются заниматься реформами, находятся в этой ловушке.
Устойчивость, однако, это не равновесие, а жизнеспособность. Приме-чательно, что в ситуации универсальных и глобальных перемен в стране от-сутствуют механизмы долгосрочного прогнозирования наиболее вероятного будущего с коррекцией его активным представлением, т.е профессионально-го стратегического планирования. Внимание сосредоточено на эскизном разнообразии пейзажей желаемого будущего и оперативно-тактических комбинациях. Следствием чего становится неразличимость подлинного рос-сийского горизонта, отсутствие комплексной дорожной карты России — мо-дели национального обустройства и продвижения в динамичной ойкумене.
Так или иначе, это состояние будет преодолеваться, практически все ситуации транзитны. Вопрос, как правило, не в том, имеется ли решение, вопрос в его цене, характере и последствиях. Пока же Россия очарована поли¬тической логикой и методами XIX — первой половины ХХ века. Но воевать «против кого-то» — ментальность рефлекторного типа, в то время как настоя¬щая проблема — проникновение в будущее и его эффективное освоение.
Реконструкция России
Величайшую опасность во времена нестабиль¬ности представляет не сама нестабильность, а действия в соответствии с логикой вчерашне¬го дня.
Питер Друкер
Россия в формате Российской Федерации — наследница основной части исторического и территориального имущества как правопреемница юриди-ческих полномочий России-СССР и как метрополия былой Российской им-перии. Иначе говоря, Россия-РФ — это новая государственность с богатым историческим опытом, познающая себя в новой геометрии и изменившемся статусе.
Страна (state) — не территория и не государство, которое есть механизм управления (government). Это совокупность людей (nation) — обладающая суверенитетом (суверенной властью) нация: «сообщество людей, которые через единую судьбу обретают единый характер» (Отто Бауэр), res publica. Первоочередные задачи государства — служение (власть как служение) и за-щита: обеспечение легитимности управления (соответствие Конституции), справедливости правосудия, внутренней и внешней безопасности граждан, предотвращение узурпации власти, отлаживание механизмов, стимулирую-щих и обеспечивающих развитие.
Реконструкция России так или иначе неизбежна. Есть логика больших систем, можно что-то приблизить или отсрочить, но избежать нельзя. Импе-ративом времени была и остается задача коренной модернизации россий-ских просторов, решение проблем федерализации страны, установление принципов сосуществования национальных образований в рамках федера-тивного договора, конфессиональной гармонизации — задачи в основном решавшиеся на просторах Европы в ХХ веке, но к ним примыкает и специ-фически российская проблема континентальной имперскости, не до конца разрешенная разделениями 1991 года.
Возможно, основное в реестре назревших проблем — кризис нынешней российской системы власти: неконкурентоспособность в динамичном, мно-гослойном мире ригидных структур и охранительных механизмов, основан-ных на механистичных представлениях, автократии, клановости и патерна-лизме (хотя Россия и предрасположена к патернализму в силу своей куль-турной неформальности). Судьбоносные реформы — созидание будущего — могут реализовываться усилиями гражданского общества, элит либо автори-тарной власти, способных осуществить системную реконструкцию, смену стратегии и ревизию госаппарата. При этом критически важна совокупная воля к успеху и переменам — полнота национального консенсуса, умело со-пряженного с ценностями общества и целями страны, а не с интересами от-дельных групп.
С точки зрения политической философии и основ современного права, препоны волеизъявлению граждан, использование государственных средств для искажения информации и подавление инакомыслия, манипуляции с из-бирательным процессом (национальным проектированием будущего) явля-ются «бунтом правителя»: они сковывают «перманентный плебисцит», нарушают логику развития, дисквалифицируют органы власти, являясь пре-ступлением против суверена — народа как источника власти, аналогично «оскорблению величества» в прежних правовых системах. Возникающие при этом деформации деятельной среды, искажения сознания и деградация воли нации чреваты отчуждением, асоциализацией и в конечном счете аф-фектом масс.
Путь к грамотной реструктуризации — осознание актуального контек-ста перемен: доминирования будущего над прошлым, изменившегося стату-са национальной государственности и личности, особенностей гражданства в новой редакции реальности, архитектоники страны как сообщества и мира как суммы взаимодействий, значения национальной идентичности и роли психофизиологической асимметрии людей, ценностных основ и заново осмысленных целей России. Ключевое условие успеха и долг национальной элиты — создание умной прописи этой важнейшей реформации. От качества исполнения задачи, от того, как промыслен, прописан и функционирует об-щественный договор, кем и по какой процедуре реализуется продвижение в будущее, зависит — возводится ли здание на скале или же на песке.
Императивной процедурой и непростой проблемой является реформа госаппарата при отсутствии у него стимула к ауторегенерации, нацеленная — пока и насколько это возможно — на декриминализацию, обретение профес-сионализма и компетенций, адекватных времени и обстоятельствам. Равно как необходимость сопряжения российского соборного разнообразия с ко-дами практики, порождающей сложные ситуации, уникальные инструменты, оригинальные продукты, опережающие услуги и квалификации. Проблема многоаспектна, включая ее региональный и этнонациональный аспекты. Сейчас прошла рябь кадровых изменений, все более ощутима тектоника столкновения кланов, грядет, независимо от избранного акцента перемен, волна очередных преобразований, которые приведут, хочется верить, к добру.
Деятельное гражданское общество должно не просто контролировать государство, но доминировать над ним. Формула успеха — самосознание и самостояние людей, осознание ценности личности и сохранение ее целост-ности, пространств внутренней жизни, уважение к частной жизни, самоува-жение. А также преодоление аморфности российского социума, создание профессиональных и территориальных общественных корпораций, свобода и естественность перехода персональной позиции, активного творчества в социализированный результат. В противном случае траектория человече-ских усилий, отношений и суммарных проявлений (коллективных эффектов) перенаправляется в сферу неоархаизации и деструктивных практик.
Культурный императив
Страна должна заместить духовной силой то, что она потеряла в физической.
Фридрих Вильгельм III
Культурный и человеческий капитал, среда высокой организации, наличие оригинальной музыки сфер — императив для значимого присутствия в новом эоне, а проблема осознанной идентичности — одна из центральных в расширяющейся человеческой вселенной. Необходимо устранять барьеры, препятствующие синектике и самоорганизации, стимулируя социальные, а не коррупционные инстинкты.
В калейдоскопичной вселенной ценности являются источником энер-гий, определяющих связность и притягательность сообществ; а целост¬ность — результатом продвижения к цели, ее перманентного постижения. Русская геокультурная доминанта амбивалентна, ее козырь — креативность в широком смысле: идеи, инакости, открытия, инсайты, образы, импульсы, мемы. В новом мире субстанция творчества — востребованный продукт, од-нако же и своеобразный джокер, идеи правят миром сами по себе. Будучи фрустрированной, русская социокультурная суперпозиция не просто при-нижает статус земных изделий и формальных долженствований, но начинает производить версии нигилизма.
Проблема опошления бытия и экспансия невежества, инволюция куль-турного и этического стандарта более чем актуальна сегодня для Российской Федерации. Иван Ильин в своем последнем труде «Аксиомы религиозного опыта» писал: «…вещи сами по себе не пошлы; но одноимённые им содер-жания, воспринимаемые и разумеемые людьми, могут быть совершенно пошлыми. Пошлость вносится в мир духовно-скудными и религиозно-мёртвыми людьми. Для того чтобы она появилась, нужен чей-нибудь субъ-ективный, человеческий, духовно-немощный, религиозно-мёртвый акт, ко-торый, обращаясь к непошлому предмету, видел бы в нем и разумел бы в нем пошлое содержание».
Культура — не только литература, живопись, музыка или театр. Пред-метное поле намного шире, если обойтись одним словом — это цивилизован-ность. Именно ее следует удерживать, предъявлять, утверждать, транслиро-вать, для чего необходимо преодолевать невежество и ничтожество, восста-навливая интегративность, отдавая должное этосу чести, пафосу благород-ства, в том числе используя соответствующую риторику, включая политиче-скую (вместо нынешнего унижения речи), прозревая и осуществляя будущее сквозь пелену времени и паутину конъюнктуры. Диссонирующее, не обла-дающее нравственной и социокультурной легитимацией расслоение, сопро-вождаемое деградацией «среднего класса», разложением интеллигенции, уплощением масс, декоративный характер культурных клише при дефиците реальных держателей планки редуцируют профессиональные компетенции, разрушают человеческое достоинство, коррумпируют личность и стимули-руют аномизацию.
Не менее критичная сфера — хай-тек и особенно хай-хьюм. В России ощутим гуманитарный провал, кризис личностного состояния и профессио-нального роста, примат институциональной бюрократической коммуника-ции над профессиональной медитацией, объяснительный (^. исследова-тельский) уклон, дефицит навыков рафинированного дискурса, философич-ности, интеллектуальной среды соответствующего класса. Публицистич-ность различного толка сегодня замещает дисциплинированное рассужде-ние, а некомпетентная метафоричность искажает категориальный аппарат. Столкновение же поверхностных концептов/рецептов с реальностью чрева-то — с почти фатальной неизбежностью — негативными следствиями.
Основа эффективных социоструктур в наши дни — человек как слож-ноорганизованная личность, его культурный, интеллектуальный, метафизи-ческий, духовный кругозор, способность к замещению социального отчуж-дения диалектическим взаимодействием, синергийной эволюцией. Основ-ным национальным капиталом сегодня является не совокупность собранных территорий, а качество людей, населяющих страну, образно говоря, не пло-щадь неба, но сумма звезд.
Умение опознавать невидимые миру горизонты в значительной мере определяется стилем мышления, привычкой субъекта к самостоятельной по-зиции, деятельной рефлексии и диалектичному анализу ситуаций. Требуют-ся глубокая модификация здравоохранения, реконструкция нынешней стра-ховой системы, приоритетное финансирование медицинской инфраструкту-ры (к примеру, за счет профессионального спорта). Причем под здравоохра-нением следует понимать не просто медицину как таковую, сколько критич-ность категории здоровья, целостность физического и эмоционального ста-туса, проблему российской врачебной этики и квалификации, компенсацию высокого уровня стресса у населения.
Социальный императив — созидание универсальной образовательной среды как системы перманентного и комплексного развития — имеет целью не просто освобождение нации от увечий невежества: российское общество нуждается в культурной и нравственной реабилитации, реституции челове-ческих качеств. Альтернативой антропологической катастрофе является культивация интеллектуально и морально полноценной, высокоорганизо-ванной и самоорганизующейся личности, владеющей инициативой, облада-ющей чувством собственного достоинства, лидерскими качествами, разви-тым характером, эмоциональным интеллектом, критическим умом, духов-ным кругозором, чувством ответственности, творческими способностями, воображением, интуицией, способной плодотворно существовать в сложном мире.
Отдельным пунктом необходимо обратить внимание на состояние су-дебной системы и особенно — судейского корпуса…
Вряд ли в одном рассуждении можно перечислить и обосновать все необходимое для коррекции нынешнего положения вещей, разве что указать на отдельные пульсирующие точки. Кризис перехода между тем напоминает ситуацию витязя на распутье, когда совокупный дефицит политической воли и заминка с выбором направления сами по себе являются своеобразным вы¬бором.
RUSSIAN HORIZONS
A.I. Neklessa
The 21st century gives birth to constructions and scenarios belonging to obscurity, the sim-plification of which is fraught with collisions. Transformation of the international relations system is under way, redistributions and delegations of sovereignty are seen everywhere, the expansion of nomenclature of foreign political organisms has become a commonplace. The benchmark of up-to- date agenda: a complex individual in a complex world — the emphasis is shifted to venture person¬al coalitions from impersonal bureaucratic organizations. The integrated world integrates what was previously split between various disciplines: war, economics, culture, individual development and group interaction — all merge into one supranational continuum. Russia in the format of the Rus¬sian Federation is the heir to the main part of historical and territorial property as the legal succes¬sor of the legal powers of Russia and the USSR and as the metropolis of the former Russian Em¬pire. Reconstruction of the country is inevitable in one way or another, there is the logic of large systems — you can make some things happen sooner or later, but you cannot avoid them. High on the list of urgent problems is the crisis of the power system: the dynamic, multi-layered world makes noncompetitive rigid structures and protective mechanisms based on mechanistic notions, autocracy, clannishness, paternalism. The right way to competent restructuring is through the real¬ization of the actual context: changes in the status of individual and state, the specifics of citizen¬ship in the revised version of reality, the architectonics of state as a community and the world as a sum of interactions, the value bases of Russian society and its goals newly comprehended. Cultural and human capital, the environment of high organization, the presence of original version of the music of the spheres is an imperative for meaningful presence in the new eon, when the issue of conscious identity is one of the focal ones in the expanding human universe.
Key words: future, forecasting, complexity, transformation, preadaptation, post-modernity, Russia.

http://www.intelros.ru/readroom/metafizika/m2-2017/33584-rossiyskie-gorizonty.html

Убойное безделье
Почему российские школьники все чаще идут на преступления

Игорь Надеждин
История подростка, напавшего на Центр образования номер 1 в подмосковной Ивантеевке, наделала немало шуму на минувшей неделе. И хотя статистика говорит, что число совершенных подростками преступлений с каждым годом неуклонно сокращается, специалисты утверждают обратное. В ситуации попыталась разобраться «Лента.ру».

Что скрывает Ивантеевка

В чем причина скандального нападения на подмосковную школу? Судя по предварительным данным, с учебой у подозреваемого в атаке девятиклассника не ладилось: он плохо ладил со сверстниками, был объектом насмешек и розыгрышей, и даже в соцсетях у него зарегистрированы всего три друга (при этом у каждого из них — минимум 150 «френдов»).

Ложись, двойка: ученик напал на школу в Подмосковье
Испуганные одноклассники прыгали из окон, пока он сводил счеты с учительницей
Анализ личности подростка — задача профессиональных психологов и психиатров, соответствующая экспертиза уже назначена. Проводятся и служебные проверки — и в школе, и в отделе полиции. Выводы их наверняка будут такими же, как у многих других подобных разборов: беспокойства не вызывал, на учете не состоял, выглядел нормальным мальчиком.

Эта история попадет в пару диссертаций, часть из них убедительно докажет, что необходимо ускорить повсеместное внедрение ювенальной юстиции, а другая не менее убедительно покажет, что не выполнялись действующие законы, что в конечном итоге и привело к произошедшему. Отчасти правы будут и те, и другие. И даже слова «социально неадаптирован» можно признать верными. Проблема в том, что социально неадаптированных школьников в стране хватает, а произошедшее в Ивантеевке, к сожалению, свидетельствует о том, что в российских школах сегодня не все спокойно.

Поворот не туда

Историй, подобных происшествию с ивантеевским стрелком, хватает. Вот лишь одна из них.

…В начальной школе Миша (здесь и далее имена изменены — прим. «Ленты.ру») был отличником, с удовольствием учился и очень переживал, если по каким-то причинам приходилось пропускать школу. И даже в пятый класс он пошел с удовольствием. Но в середине учебного года его отца уволили с работы, и им пришлось переехать из одной арендованной квартиры в другую, поменьше и подальше от метро. Поменялась и школа. Мальчик, пришедший в новый класс в середине третьей четверти, не смог найти друзей — как оказалось, то, что в его «старой» школе официально и неофициально приветствовалось и поощрялось (например, поднятая на уроке рука, выученные дополнительные стихотворения, самостоятельно подготовленный доклад), в новой считалось позорным.

Очень быстро ребенок стал изгоем, а очки — чуть ли не главным предметом насмешек. Миша мог за себя постоять, и в нескольких драках над признанными лидерами нового класса одержал вверх, но это сделало ситуацию только хуже. А дома было тяжело: так и не сумевший найти работу отец вынужден был таксовать, вымещал неудовлетворенность на жене и сыне, прикладывался к бутылке. В итоге к 14 годам подросток стал часто прогуливать школу, и все реже появлялся дома. Сначала он просто гулял по Москве, затем стал уезжать за много остановок на электричке. Во время одной из таких поездок он познакомился с девочкой, и она втянула его в свою компанию, где новичка приняли как своего: он, вписываясь, сумел побить не самого слабого мальчишку. Очень быстро из-за фамилии он получил кличку Кабан.
В новой компании курили и выпивали, все ее участники были из небогатых семей небольшого подмосковного райцентра. Здесь ценилось умение работать не только руками, но и головой. И Кабан, ловко отливший из свинца в песке кастет, быстро стал авторитетом. Он не сказал, что учился лить оловянных солдатиков на кружке в начальной школе — да его и не спросили. Какая разница?
Для нормального времяпрепровождения нужны были деньги. Компания стала обирать спящих пьяных, потом налетать на нетрезвых одиноких граждан. Три нападения остались безнаказанными, и группа осмелела: однажды вечером совершила нападение на двоих в тамбуре электрички. Убегая, все попали в поле зрения видеокамер… К несчастью, тот самый кастет был у Миши в кармане.

На следствии эксперты дали заключение: «социально не адаптировался, склонен к насилию». Объяснить превращение мальчика Миши в подростка Кабана они не смогли. Обвинения были предъявлены по статьям «Грабеж» и «Хулиганство, совершенное в составе группы», и хотя сейчас Миша под подпиской о невыезде, он не питает иллюзий. Тем более что его отец по-прежнему таксует, и денег на хорошего адвоката в семье нет.

Статистический оптимизм

По официальным данным МВД, за семь месяцев 2017 года (более свежих цифр пока нет) в нашей стране установлены и задержаны 23 242 несовершеннолетних, совершивших уголовные преступления. Это всего четыре процента от числа всех задержанных преступников. Каждое второе преступление несовершеннолетние совершают в составе группы. В докладе также указаны регионы, где ситуация, по мнению правоохранительных органов, наиболее тревожная.
При этом статистика констатирует: подростковая преступность неуклонно сокращается, цифра 2017 года на 20 процентов меньше аналогичного показателя 2016-го. Казалось бы, прогресс налицо. Но все эксперты, опрошенные «Лентой.ру», говорят, что статистике верить нельзя — хотя бы потому, что из всех несовершеннолетних, обвиняемых по уголовным делам, до совершения преступления на учете стояли только десять процентов, а остальные 90 процентов считались вполне адекватными и социально адаптированными.

«Анализ преступлений, совершенных несовершеннолетними, показывает: они имеют массу различий — социальный статус, уровень успеваемости, состав семей. Но всех их объединяет одно: ненадлежащая организация досуга — то есть им нечем было себя занять в свободное время. Совершенные ими преступления носят чаще всего имущественный характер и совершаются группой подростков, зачастую этнически смешанных. Неизменно объектом таких преступлений становятся дорогостоящие гаджеты (включая смартфоны и мобильные телефоны). Нападения происходят спонтанно, в безлюдном месте, либо жертву «ведут» и нападают, воспользовавшись отсутствием прохожих», — говорит полковник юстиции Сергей Синяговский, заместитель руководителя столичного главка Следственного комитета России (СКР).

По словам Синяговского, особую тревогу у специалистов вызывают преступления, связанные с распространением наркотиков, и участившиеся случаи драк с причинением вреда здоровью.

Кулаки вместо слов

Александра я случайно встретил в коридоре отдела полиции — мне надо было отдать какую-то бумажку, а их с матерью вызвали по заявлению учителей: он давно стоит на внутришкольном учете, а перед самыми летними каникулами избил девочку, младшую сестру своего одноклассника. Мать 13-летнего мальчика полностью погружена в телефон: она с интересом просматривает соцсеть «Одноклассники». Мальчик же сразу обратил внимание на книгу, которую я читал, — мемуары немецкого врача, служившего в 1943 году на Восточном (для немцев) фронте.

Словарный запас у Саши небольшой, он не очень быстро соображает, в разговоре делает большие паузы. Но при этом показал отличное для своих лет знание истории Великой Отечественной войны, особенно техники, как советской, так и немецкой. И даже с удовольствием объяснил мне, почему шахматная подвеска фашистского «Тигра» оказалась неэффективной и чем Т-34 образца 1942 года отличается от Т-34, выпускавшегося после боев на Курской дуге.
Потом изложил собственную версию своего поведения. Она незамысловата и, к сожалению, традиционна. Однажды учительница, вызвав Сашу к доске, назвала его тупым, весь класс засмеялся. И потом его все стали так дразнить. Саша переживал, но отвечать мог только кулаками — он сильный и ловкий, занимается самбо, ему очень нравится. Но дети все равно его дразнят, причем придумывают разные слова — вот недавно Анька назвала его «шисавреником», а он не знал, хорошее это слово или плохое, и на всякий случай дал ей по шее. Теперь его поставят на учет и выгонят из школы…

Он любил прадедушку, который был офицером-танкистом и прошел всю войну. Сейчас прадедушка в доме престарелых, папа их бросил, а дедушка умер много лет назад, еще до его рождения. Они живут в своей квартире, мама очень много работает и сильно устает. Он умеет готовить — чистит картошку сам и уже учится делать шашлыки. Хочет пожарить их дома, чтобы мама его похвалила. А уроки — кому они нужны, все равно учительница научила других учителей, что он тупой.

Тут пришла инспектор по делам несовершеннолетних, и наш разговор прервался. Но я запомнил мальчика, знающего о Великой Отечественной несколько больше, чем сейчас принято, и поинтересовался причиной его появления в отделе полиции.

Саша не просто дал Ане по шее, а жестоко ее избил, прямо на перемене в школе. У девочки сломан нос, она несколько дней провела в больнице. И да, действительно, и она, и ее старший брат дразнили мальчика.

Убийственное безделье

ЧП в Ивантеевке для криминологов не стало неожиданностью. Если оставить в стороне резонанс, то случаев насилия в школах (пусть и без оружия) не так уж мало. Вот только два самых свежих примера, по которым сейчас расследуют уголовные дела.

В школе одноклассницы жестоко избили малолетнюю девочку. Причем весь процесс они снимали на видео, а ролик выложили в интернет. По данным следствия, девочки заранее спланировали свой поступок, включая процедуру съемки и сайты, на которых разместят видео. По мнению следователей, преступление произошло просто «от нечего делать».

Такая же история по аналогичной причине вскоре была совершена в другой школе — там тоже одноклассницы, страдавшие из-за большого количества свободного времени, спланировали и воплотили в жизнь жестокое избиение малолетней девочки. Кадры тоже выложили в Сеть.

Эксперты ожидают, что ситуация в ближайшее время только ухудшится: в школах ликвидируются бесплатные группы продленного дня и детские досуговые организации. Их, по мнению правоохранителей, надо срочно возвращать.

За понятия с пеленок
Малолетки сбиваются в стаи, чтобы грабить и убивать
«Формально множество бесплатных кружков, но фактически сейчас за все приходится платить. Продленка бесплатна только до 15:30, а за остальное время — заплати. Формально кружок танцев у дочери бесплатен, но фактически каждый месяц мы платим две тысячи. Сын ходит в секцию по борьбе — три тысячи в месяц. И если наша семья может себе позволить эти траты, то многие другие — нет. В прошлом году с дочерью танцевали 17 детей, а в этом остались четверо, новых пришло всего пять. У сына на борьбу ходили 20 человек, а сейчас остались 11 — просто потому, что родители не могут заплатить за «бесплатные» секции. И ситуация такая повсеместна», — рассказывает адвокат Александр Юрьев, отец двоих детей.

Сейчас во многих семьях бабушки и дедушки (у кого они есть) вынуждены работать — жизнь не дешевеет. И школьники после уроков предоставлены сами себе. В ноябре 2016 года в одной из школ на востоке Москвы одноклассники «во время учебного процесса договорились о совместном проведении досуга», как напишут потом в протоколе. После школы в одной из подпольных точек купили спиртное, в неустановленном следствием месте — наркотики. К 21:00, к возвращению родителей домой, двое уже скончались, трое в крайне тяжелом состоянии были доставлены в реанимацию, потом долго лечились. Начало встречи они снимали на мобильные, но выложить в сеть не успели.

Жизнь за классное селфи

Интернет сегодня во многом заменил детям общение. И реалии таковы, что большинство советов, как провести досуг, дети находят именно в сети. Советы все чаще экстремальные: распространение зацепинга и руферства специалисты связывают именно со Всемирной паутиной.

«Сегодня у несовершеннолетних зацепинг — один из способов заявить о себе. Удачное селфи, топовый видеоролик для канала YouTube — практически единственный легкий и быстрый способ получить свой кусочек славы, поднять авторитет в кругу сверстников. Получая адреналин от опасных игр, мальчики и девочки убеждены, что наглядно доказывают превосходство над другими. К сожалению, подростки в полной мере не осознают ценность человеческой жизни, и их экстремальные увлечения часто приводят к летальным последствиям. А на такую мелочь, как запрет взрослых, они просто не обращают внимания — таковы особенности этого возраста», — говорит Сергей Забатурин, московский межрегиональный транспортный прокурор.

По его данным, за семь месяцев 2017 года на объектах транспорта в Центральном регионе России травмировано 46 несовершеннолетних, из них семь зацеперов и десять руферов. Все они регулярно выкладывали видеосъемки своих приключений в сеть.

Когда Евгению было девять лет, он получил серьезную травму: машина, в которой мальчик ехал с родителями, несколько раз перевернулась. Его отец погиб (по заключению экспертов, он сел за руль пьяным, что и привело к трагедии), а они с мамой оказались в реанимации. Мальчик сломал позвоночник, его мать 30 дней провела в коме. По этой или по другой причине, но реабилитацию врачи начали с большим опозданием (говорят, нужно было согласие матери, но получить его не могли). Поэтому его спиной врачи занялись только через полгода после выписки из больницы.

Очень скоро выяснилось, что избавиться от последствий травмы можно только с помощью физкультуры, и мама отвела Женю в группу спортивной гимнастики. Его там взяли неохотно и занимались с ним спустя рукава, но некоторые навыки Женя получил, и через два года умел делать такие пируэты, которые многим его ровесникам не удавались.

Все это время в школе Женя был отчасти изгоем: он пропустил больше полугода, а вернувшись в класс, из середнячка стал откровенно отстающим. Над ним смеялись, тем более что все внеклассные мероприятия мальчик пропускал из-за спортивной секции (где, напомним, тоже не блистал).

На 13-й день рождения мама вместо старенького мобильника подарила сыну смартфон, а на следующий день сняла на него показательные выступления сына на секции. Через несколько дней в школе Женя показал эту запись одноклассникам. Ему не поверили, что это был он, и Женя прямо в классе сделал несколько сложных сальто. Так к нему пришла слава.

Славу легко было получить, но сложно удержать, тем более что успеваемость в школе была не очень, а та самая авария оставила след и на его лице тоже. Повторять одно и то же было нельзя. Женя, желая остаться в центре внимания, делал свои сальто в лесу, на крыше гаража, затем на крыше дома… Сначала пятиэтажки, потом — 24-этажки… Просматривая YouTube, он наткнулся на канал руферов — и начал с ними переписываться.

С его перепиской, полной восторгов и желания быть лучшим, я знакомился в материалах доследственной проверки: 17-летний Женя, выполняя очередное сальто с крыши на крышу, сорвался с высоты 11 этажа. Его смартфон нашли на крыше, на специальном штативе, направленным в ту сторону, откуда совершил свой последний прыжок его хозяин.

Отношение к интернету в России полярное, наиболее горячие головы требуют вообще запретить его. Такие рекомендации содержатся сразу в нескольких диссертациях, защищенных организаторами правового процесса в России, причем в самом мягком варианте полковники и генералы требуют ввести государственную цензуру, а в самом жестком — последовать блестящему примеру Северной Кореи.

Но Всемирная паутина — только инструмент. Многие мальчики и девочки, оказываясь после уроков в одиночестве, именно там находят идеи по организации досуга, но одни акцентируют внимание на том, как приготовить обед, а другие ищут способы отомстить обидчикам-учителям и тиранам-одноклассникам.

И сетевые игры на этом фоне теперь представляются наименьшим из зол.

https://lenta.ru/articles/2017/09/09/children/

Кирилл Мартынов. Боится ли уголовной ответственности искусственный интеллект?
4 июля на ВДНХ в павильоне «Умный город» состоялась летняя сессия проекта «Образ будущего» — «Куда ведет эволюция морали».

Уже сейчас перед обществом встают важные моральные вопросы, которые пришли в нашу жизнь совсем недавно в связи с появлением новых технологий. Например, допустимо ли клонирование человека? Как далеко могут зайти эксперименты по редактированию генома? Этично ли ради безопасности следить за активностью граждан, в том числе в Интернете? Число таких вопросов будет расти в геометрической прогрессии, и нам предстоит понять: что останется в категории «вечных ценностей», а какие нормы неизбежно будут подвержены изменениям.

Спикер — Кирилл Мартынов, кандидат философских наук, доцент Школы философии НИУ ВШЭ, редактор отдела политики «Новой газеты».

Тема «Искусственный интеллект и ответственность».

Модератор дискуссии — Ирина Прохорова, литературовед, главный редактор журнала «Новое литературное обозрение», глава одноимённого издательского дома, телеведущая канала РБК-ТВ.

«Образ будущего» — цикл дискуссий о важнейших изменениях в жизни общества и каждого отдельного человека в частности. Это проект для тех, кто хочет понимать, что происходит, и участвовать в развитии идей и инициатив, за которыми будущее. Цикл дискуссий подготовлен Комитетом гражданских инициатив и Общероссийским гражданским форумом.

МАРТЫНОВ К.:
Я хотел два тезиса сегодня заявить и предложить для обсуждения. Первый тезис касается того, что вообще интерес к этическим проблемам сейчас очень растет. Мне кажется, мы переживаем своего рода возрождение этики, и это связано с определенными объективными причинами, как мне представляется. В культуре, если вы посмотрите, доминируют два способа рассуждения о том, каково этическое и вообще культурное значение технологического прогресса. Первый уровень рассуждения предполагает, что технологии вредят человеческим сообществам, человеческим отношениям, технологии и технологический рост нужно ограничивать, сдерживать и в некоторых случаях бежать от него. Это позиция, с одной стороны, консервативная, с другой стороны, иногда этих людей называют луддитами, знаменитыми разрушителями машин. С луддитами, кстати, как выясняется, в начале XIX века было не все так просто, как нам кажется на первый взгляд, но это отдельная тема. В общем, луддиты, может быть, больше похожи на нас всех сейчас, чем нам это казалось, когда мы проходили их в школьном учебнике про промышленную революцию.
Второй способ рассуждения про технологический прогресс и его социальные и этические последствия – это позиция такого предельного оптимизма. Ее апологетами, как правило, являются люди, которые технологии разрабатывают. Особенно характерны такие предельно оптимистичные взгляды на технологическое будущее человечества у людей, которые сидят в Силиконовой долине, и оттуда, в общем-то, и приходят в мир большинство, по крайней мере, IT-технологий сейчас. И здесь доходит до смешного. Есть известный философ и публицист белорусского происхождения Евгений Морозов, я часто на него люблю ссылаться. Вот у него есть книжка «Для того чтобы спасти все, нажмите сюда» («to save everything — click here»). И там он выводит позицию таких солюционистов – людей, которые предполагают, что как только какая-то новая технология будет передана человеческим сообществам, так все социальные проблемы будут сами собой разрешены.
И мне, в общем, кажется, что… Понятное дело, мы должны избавиться как от избыточно консервативных взглядов, так и от чрезмерного оптимизма, характерного для некоторых представителей IT-индустрии. Кстати, не для всех. Мне кажется, что довольно очевидно, что технологии нейтральны, что их использование – это скорее вопрос о том, каковы моральные качества людей, которые их используют, или моральные установки людей, которые их используют. И интерес к этике растет, во-первых, в силу того, что чем быстрее темпы технологического развития, тем больше этических проблем и социальных проблем эти технологические феномены порождают. Здесь, на самом деле, можно приводить примеры, их можно приводить много. Я возьму два абсолютно случайных на разных уровнях.
Первый пример – это технология, широко обсуждавшаяся в прошлом году. Это приложение FindFace, которое позволяет вам сфотографировать случайного человека на ваш смартфон и найти этого человека, если он где-то промелькнул в социальной сети «ВКонтакте». Это ситуация тотальной деанонимизации людей в больших городах. Вы можете узнать про человеческую жизнь довольно много, просто запечатлев его лицо однажды на свою фотокамеру. Насколько это этично? Фонд FindFace себя позиционировал как специфический сайт знакомств, и стало понятно, что как только он появился, им немедленно начали неформально пользоваться оперативные сотрудники полиции. Насколько этично автоматизировать подобную систему? Московский метрополитен уже заявил, что его эта технология и подобные технологии чрезвычайно вдохновляют, и в перспективе ближайших лет в метрополитене с потоком в много миллионов людей ежедневно будет создана система автоматического сканирования лиц, когда оператор, находящийся на станции, будет знать про проходящих мимо людей практически все: какая у них кредитная история, платят ли они алименты, участвуют ли они в оппозиционных митингах и так далее. Это один такой уровень. Этично ли создавать такие системы? Этично ли их использовать? Должны ли мы их каким-то образом ограничивать?
На другом уровне находятся этические проблемы совершенно другого порядка. Это, скажем, вопрос о том, этичны ли, приемлемы ли и желанны ли некие технологии, связанные с улучшением человеческой природы и с улучшением и преобразованием homo sapiens. С одной стороны, нам homo sapiens дорог, мы к нему привыкли. С другой стороны, понятно, что у него много проблем: он не идеален, он болеет, стареет, умирает, его когнитивные способности зачастую оставляют желать лучшего. Должны ли мы на новом этапе вернуть в строй какую-то версию евгеники и заявить о том, что людей нужно то ли принудительно, то ли при помощи пряника превратить в какой-то более продвинутый биологический вид? Хотите ли вы этого? Этично ли это?
Здесь маленькая реплика. Как раз пока я об этом говорил, мне подумалось, что на самом деле нам в каком-то смысле слова повезло, потому что все-таки этические ценности современного мира достаточно гуманные. Мы считаем, что разные люди должны как-то в мире друг с другом сосуществовать и что, в общем, на этих основаниях, условно говоря, либеральных ценностей западный мир будет строить свое технологическое развитие. Здесь очень интересно подумать о том, что было бы, если бы нынешние современные технологии были у режимов XX века. И второй еще интересный вопрос – это вопрос о том, что здесь в большей степени определяет: некий социальный контекст, социальные отношения порождают современные технологии… Как нам часто говорили, например, «холодная война» породила множество технологий второй половины XX века, включая интернет. Либо, наоборот, зависимость обратная, и технологии сами определяют какой-то социальный порядок.
Я буду завершать. У меня еще есть маленький второй тезис. Я попробую его сейчас лаконично сформулировать. Мне кажется, может быть, самое интересное, что в этике происходит сейчас, это то, что этика становится инженерной проблемой. Люди сейчас разрабатывают некие машины, которые должны и способны достаточно автономно действовать в реальном мире. Если машина действует в реальном мире, в широком смысле слова машина, то это означает, что некоторые из ее решений могут носить и будут носить этический характер. Зайдите на сайт Массачусетского технологического института, на страницу этого сайта, которая называется Moral Machine, и там вы увидите, о чем идет речь в самом таком примитивном случае. Есть робот-автомобиль, он находится на дороге, на дороге неоднозначная аварийная ситуация, и робот-автомобиль должен кем-то пожертвовать: кого-то задавить, а кого-то оставить в живых. Как робот-автомобиль должен выбрать, как он должен создать это свое решение?
Три закона робототехники Азимова совершенно нам здесь не помогут. Это означает, что мы впервые, в общем-то, в истории человечества должны этику проектировать и на уровне этого робота-автомобиля, и на многих других уровнях в будущем как некую инженерную задачу. Это означает, что дискуссия об этике в каком-то смысле слова впервые начинается всерьез. Потому что вопрос о том, кантианцы вы или утилитаристы, важны ли для вас принципы или последствия вашей этики, имеет вполне конкретное инженерное измерение. Есть такая уже стандартная шутка, что в будущем, кроме обивки салона автомобиля, вы будете выбирать этическую систему этого автомобиля: хотите ли вы, чтобы ваш автомобиль был кантианцем.
И самый последний тезис. Если мы создадим достаточно этически приемлемый автомобиль, а шире – программу, которая выполняет некие этические решения, то меня, с одной стороны, беспокоит, а с другой стороны, воодушевляет одна линия этого рассуждения, которая предполагает, что на выходе мы вообще можем получить некую универсальную этическую машину. Машина, которая собрала все примеры этических проблем и для каждой из них в состоянии (на основе, конечно, big data) давать некое этически приемлемое разрешение. Мне кажется, технологии все время нам подбрасывают этические проблемы, на которые мы не успеваем отвечать. И, может быть, немножко пугающая перспектива заключается в том, что единственный способ в этом вопросе добиться какого-то прогресса – это делегировать часть этических проблем машинам. Спасибо.

ПРОХОРОВА И.:
Мне кажется, было высказано много очень интересных идей, тезисов и, скорее, постановок проблем. Будут ли какие-то… Да, прошу вас.

БЕГТИН И.:
Если позволите, я добавлю. Я практически согласен со всеми тезисами, позволю вернуться к нашей реалии. Потому что отчасти мы говорим сейчас про будущее, но то будущее, о котором мы говорим, давайте будем честно, мы говорим про ближнее будущее. Не говорим там через 100 лет освоения Марса, Сатурна или далеких звезд или каких-то изменений, мы говорим про то будущее, которое мы гарантированно застанем при нашей жизни. Большинство из нас, даже в том числе люди весьма в возрасте. И, скорее всего, мы застанем это еще здоровыми и разумными, то есть мы успеем это увидеть. Это про будущее, разбег до которого лет пять. И отчасти как предвестник этого будущего, вот к разговору об этических машинах, например, сейчас в Евросоюзе уже несколько лет обсуждается ответственность разработчиков алгоритмов за принятие решения. Потому что некоторое время назад многие решения стали приниматься автоматически.
Простейший пример. Если вы заполняете анкету на получение кредита в банке, то вас оценивает скоринговая машина. В данном случае вас не оценивает человек, он не совершает никаких юридических действий, вы не можете потом с этим человеком пойти судиться, если вам не дадут этот кредит. Кредит – это еще некоторая форма, где, скажем так, не возникает обязательств у них. Вы вряд ли пойдете судиться, если вам не дадут. А есть ситуации, в которых они возникают. Так вот, очень часто сейчас решение принимает именно алгоритм. И главная проблема с алгоритмом в том, что вопрос – кто за него отвечает? Тот, кто эксплуатирует? Тот, кто его разработал? Он сам? У него нет юридического статуса.
А теперь я могу сказать, что по первым прецедентам, которые возникают… Первое – разработчики все отказываются от ответственности. Говорят: «Мы вот отдали, описали, это больше на наше. Тот, кто принял решение, он эксплуатирует». Тот, кто принял решение, говорит: «А я не понимаю, как это работает». Он просто работает по некоторым вводным и все. А когда начинают в этом разбираться, то оказывается, что все те машины, вот мы говорим про нейросети, про обучение, очень важно понимать некоторую особенность последствий всего этого использования. В определенный момент разработчики, те, кто используют, просто не знают, на основе каких критериев машина будет принимать решение. У нее еще не будет искусственного интеллекта в том смысле, как мы понимаем его полноценно. Это будет такой прединтеллект, который просто способен автоматизированно принимать некоторые решения. Но уже невозможно будет понять, как он работает.
Те из вас, кто сталкивался с микропроцессорами, я могу сказать, что большинство современных разработчиков микропроцессоров, которые есть в каждом нашем телефоне и в каждом компьютере, так вот, нет ни одного человека, который понимает это целиком. Есть просто много разных людей в гигантских корпорациях, которые каждый понимает свой маленький кусочек, они проектируют в современных системах очень модульно, но сложность одного микропроцессора, может быть, в каком-то смысле сравнима со сложностью одного крупного города. И эта нарастающая сложность – это тоже некоторый вызов, с которым, если честно, человечество пока еще не готово работать. Это, собственно, мое дополнение только к искусственному интеллекту, а про этику я чуть попозже, если позволите, расскажу.

ПРОХОРОВА И.:
Вы хотели тоже что-то сказать, да?

КИСЕЛЕВ С.:
Я просто хотел добавить, что приведенный пример, мне кажется, он больше экономический, чем моральный. Потому что ответственность, особенно в сфере банковской, это просто кто потом будет выплачивать деньги и нести какие-то штрафы, так же, как и при конструировании микросхем. То есть это не вопросы морали, это все-таки все идет от экономики, это все идет, если хотите, от технократии.

БЕГТИН И.:
А можно другой пример? Ответственность, например… Сейчас алгоритмы способны предсказать успешность операции.

КИСЕЛЕВ С.:
Это то же самое. Ответственность, это деньги.

БЕГТИН И.:
Экономика? В этом нет морали?

КИСЕЛЕВ С.:
Нет. Это деньги опять, это опять деньги.

БЕГТИН И.:
Нет, так можно к деньгам свести все.

ПРОХОРОВА И.:
Наконец-то мы нашли… Сразу тема-то завязалась.

КИСЕЛЕВ С.:
Смотрите, на самом деле, ведь они же мера вашей морали. Кто ее ценит? Только суд и в деньгах.

БЕГТИН И.:
Нет, просто смотрите, если мы про этику будем говорить с точки зрения в первую очередь денег, тогда давайте каждый раз это использовать в качестве мерила, то есть, начиная с какого момента, от некоторых этических принципов мы можем отказываться. Нет, я не против, мне такой подход даже нравится.

КИСЕЛЕВ С.:
Надо единица измерения. Какая единица измерения?

ПРОХОРОВА И.:
Вы знаете, коллеги, про деньги, потом еще про любовь. Есть несколько важных тем, которые сразу становятся повесткой. Я хотела задать вопрос, может быть, наивный Кириллу. Отчасти и сами его поднимали, и коллеги тоже. Вот действительно, кто берет изначально ответственность? Знаете, я помню, что большое количество фантастики, которую мы читали в советские годы, там это и поднималось: этическая ответственность ученых. Эти открытия внедрять или, наоборот, их продержать, потому что общество не готово? Но ученые обычно говорят, что наше дело открывать что-то, а вот, извините, как этим пользоваться, пусть уж как-то общество решает. Но мы прекрасно понимаем, что чаще всего сразу открытиями пользуются чаще всего в дурном плане. Ну, человек так устроен. Накопление такого количества возможностей, отслеживания, слежки, контроля над людьми, которые создают нам новые технологии, это как-то возможно регулировать с точки зрения этических моментов и какой-то ответственности конкретных людей? Понимаете, вы говорите: да, действительно здорово, что это открывается сейчас, а не в 30‑х годах прошлого века, когда цвели авторитарные, тоталитарные режимы, которые и без всяких технологий людей гробили со страшной силой. Но ведь может произойти деградация социальная, и мы видим это, как нарастает. Вот с этим как нам быть? Собственно, вопрос степени ответственности каждой части общества. Это возможно как-то?

МАРТЫНОВ К.:
Ну, я вижу единственный прагматический след этой истории. То есть отказаться от машин, которые за чем-то следят и принимают какие-то решения, у нас не получится совсем, потому что то человеческое сообщество, которое откажется от умных машин и от возможностей современных технологий, это общество неизбежно конкурентную борьбу с другими обществами проиграет. Поэтому позиция вот такого тотального луддизма, мне кажется, не наш выбор. Единственное, что мы можем сделать в прагматическом смысле слова, это думать о том, какие правовые ограничения мы можем вводить на использование технологий. Например, мы можем юридически запретить Московскому метрополитену в частности и государству вообще… При условии, если б у нас, конечно, была система политического представительства, давайте предположим, что это так, мы могли бы запретить как избиратели, как люди, которые делегируют своих представителей во власть, мы могли бы запретить автоматическое распознавание лиц, мотивируя это тем, что интересы общественной безопасности в данном случае не так важны, как интересы приватности человека и его личной свободы.
И проблема, пожалуй… Если от российского контекста абстрагироваться, проблема здесь, пожалуй, сводится в том, что мы немножко опаздываем. Эти технологии внедряются сейчас, и мы, и западный мир, вообще человечество в целом, мы не очень хорошо успеваем на все это реагировать. Ну, есть же какие-то простые в конечном итоге вещи. Ведь мы прежде не жили в мире, где любое событие потенциально имеет публичный статус. А сейчас мы в этом мире живем. Просто по той причине, что у каждого в кармане лежит смартфон, и, в принципе, вы можете вести видеотрансляцию практически откуда угодно и показывать на своем смартфоне все что угодно. Такая тотальная прозрачность и публичность, она для кого-то является большим преимуществом, когда вы с полицейским встречаетесь, который хочет нарушить ваши права, а для кого-то это, наоборот, большой минус. В зависимости от контекста. Но смысл в том, что это все очень быстро происходит и мы к этому не очень готовы.
Я хочу еще буквально одну фразу сказать про ответственность вот этих искусственных машин, искусственного интеллекта. Мне кажется, мы с неизбежностью в какой-то момент времени будем ставить вопросы именно о юридической правосубъектности искусственных машин. Просто по той причине, что у нас не будет никакого другого способа все это регулировать. Если действительно у вас есть очень сложная автоматизированная система, принимающая решения в реальном мире, то вы можете либо до бесконечности подвергать этической оценке действия ее создателей, и, возможно, вы посадите их в итоге в тюрьму, если они, с вашей точки зрения, совершили какое-то зло. Но в реальности единственный способ все-таки будет говорить о том, что именно сам алгоритм, сама машина слишком сложна для того, чтобы ее понимали ее создатели, она несет ответственность за свои действия. Тут, конечно, начинается немножко анекдотическая дискуссия о том, как можно наказывать алгоритм. Отключать электричество? Не совсем. Потому что нервной системы у алгоритма нет, и он не поймет, что он был неправ. Ну и так далее.

ПРОХОРОВА И.:
У нас еще есть время на пару вопросов из зала. Да, пожалуйста. Может быть, вы тогда к микрофону подойдете?
ИЗ ЗАЛА:
У меня просто реплика. Как раз интересная ситуация у нас сейчас произошла. Как раз первый и последний на данный момент человек, я извиняюсь, имена не запомнил еще. Вы как раз сказали, тот самый интересный момент, когда этика начинает проектироваться. И то, что у вас сейчас произошла такая перманентная дискуссия, вот про луддитов сказали. По идее, человечество перманентно боролось с новыми идеями, всегда им противостояло. И здесь, как раз ситуация, когда нам надо будет чем-то выражать моральные координаты, а чем, как – не понятно, чем их мерить. Но мне кажется, как раз сложность такова сегодня и с такой скоростью эта сложность возрастает, что нам нужны будут какие-то динамические критерии, как это все мерить, как переводить деньги в мораль, как мораль переводить в еще что-нибудь, в какие-нибудь технические параметры. Что не может быть, и, наверное, надо быть готовым к тому, что их не может быть вообще теперь никогда, готовых ответов. Они могут мериться в пределах там двух-трех лет. Напроектировали примерно на такую систему, а далее мы уже посмотрим. То есть, мне кажется, самый интересный тезис как раз таки, что это действительно одна, наверное, из самых сложных проективных наук: как это все совместить, свести воедино? Все, спасибо.

МАРТЫНОВ К.:
Я тоже коротко прокомментирую вашу реплику. Как я понимаю, сейчас все идет к тому, что даже по этому маленькому проекту в MIT можно судить. Вышла фактически одна книжка еще в 2009 году, она называется «Обучая машин морали», ряда американских исследователей. Сейчас все идет к тому, что мы под этикой понимаем то, что большинство считает этичным. То есть мы считаем, что морально то, что большая часть людей считает моральным. Это такой конвенциональный подход, он может многих не устроить, но интересно то, что люди демонстрируют на моделях некоторых мысленных экспериментов этических, самый известный из которых, простите, он уже часто очень обсуждался в разных аудиториях, это мысленный эксперимент про вагонетку. Посмотрите, если не видели, не буду пересказывать. Так вот, люди разных культур, разных возрастов дают на эти вопросы статистически примерно одинаковый ответ, что, в принципе, на самом деле, для многих доказывает, что все-таки наша этика скорее обусловлена тем, что мы homo sapiens, а не тем, какая у нас культура или религия. Ну, понятно, что мы при этом не идеальные этические машины сами по себе, такие биологические этические машины, и то, что мы считаем правильным, часто не делаем.

ПРОХОРОВА И.:
А машина будет делать, да? Вот это вся надежда. Давайте еще один вопрос, и мы тогда дальше пойдем.

ИЗ ЗАЛА:
У меня короткий вопрос. Здесь уже два раза прозвучало слово «общество не готово». Можете сказать, что такое, когда готово общество, и как понять, что оно готово?

МАРТЫНОВ К.:
Я думаю, что общество было фундаментально готово к жизни охотников и собирателей до неолитической революции, соответственно. Все то, что потом случилось, общество ко всему этому было не готово. К сельскому хозяйству, к письменности, к колесу – ко всему этому общество было не готово. Неолитическая революция 10 тысяч лет назад, индустриальная революция 200 лет назад. Если вы посмотрите, как много технологий сейчас проходит в течение жизни одного человека… Ну, какой-то простейший пример, звукозапись например. На чем мы слушали музыку, когда мы были детьми? Мы увидим, что в каждой такой сфере прошло очень много изменений, и мы как-то психологически… Нам же хочется на чем-то остановиться в конечном итоге. Мы не готовы еще во втором этом смысле слова. Потому что неолитическая революция нас особо не касается, мы привыкли просыпаться по будильнику и ехать на работу. Нас это не особенно смущает, все так живут, хотя это не очень нормально для нашего вида. А сейчас все это еще обостряется. Я только это хотел сказать: все быстрее, к сожалению или к счастью, становится и интереснее. Спасибо.

https://komitetgi.ru/school/obraz-budushchego/3343/