Александр НАГОРНЫЙ, политолог, заместитель председателя Изборского клуба.
Уважаемые коллеги, задачей нашего круглого стола является обсуждение проблем и перспектив, связанных со сферой так называемой цифровой экономики. Мы постарались собрать здесь людей, которые занимаются этой темой уже не первый год, и не только в теории, но и на практике. Наша цель, как я её вижу, — попытаться создать своего рода «смысловую голограмму» феномена цифровой экономики, которую затем можно будет использовать в каких-то более конкретных аспектах, не упуская из виду целое. Особо я бы выделил момент, как соотносится или может соотноситься цифровая экономика, «цифрономика» с задачей мобилизации и развития российской экономики, особенно актуальной в свете нарастающей гибридной агрессии со стороны «коллективного Запада» против нашей страны.
Елена ЛАРИНА, конфликтолог.
Термин «цифровая экономика», который звучит сегодня только что не из каждого утюга, стал крайне популярен с весны этого года, когда Путин обозначил его как вопрос национальной безопасности и независимости России, конкурентоспособности отечественных компаний, то есть как новый приоритет своей политики, с которым он, судя по всему, пойдёт на президентские выборы 2018 года. Дальше пошла волна, настоящий девятый вал комментариев всех чиновников и экспертов, каким-то образом причастных к этой теме или считающих себя к ней причастными. Из которых стало ясно только одно: на самом деле мало кто понимает, что такое цифровая экономика и с чем её едят. Поэтому полагаю необходимым прежде всего более-менее адекватно обозначить тему обсуждения.
Напомню, что Барак Обама, выступая со своей прощальной речью в качестве 44-го президента США, сказал: «Цифровая экономика — это экономика цифрового мира, в котором сделки и транзакции осуществляются алгоритмически на основе интеллектуального анализа больших данных». Здесь важны два момента: «алгоритмически» и «большие данные» (big data).
Есть британская стратегия национальной цифровой безопасности на 2017-2025 гг., где написано: «Цифровая безопасность британской экономики — это безопасность киберфизических систем, где виртуальность и реальность слились в единую цифровую среду».
Наконец, есть особое мнение КНР, выраженное в «Системе цифрового социального доверия» — китайские товарищи, видимо, вдохновляясь примером оруэлловского Большого Брата, намерены на основе анализа больших данных к 2020 году отслеживать не только каждую компанию, но и каждого жителя, оценивая их деятельность с позиции «развития Китая и укрепления социального доверия».
Так о чём тут идёт речь? Ясно, что не о какой-то «виртуальной реальности». Речь о новом типе взаимодействия «харда», то есть «железа», огромных компьютерных серверов, и «софта», то есть целого спектра компьютерных программ, позволяющих «вычислять» прошлые, настоящие и будущие состояния любых систем любой сложности, включая человеческие сообщества.
Цифровая экономика — отнюдь не интернет-экономика. Это вся экономика в условиях полной информационной «прозрачности», транспарентности. Это экономика, где каждое действие фиксируется, проверяется и запоминается. Это экономика, где постоянно действуют обратные связи.
То есть это уже априори не рыночная экономика. Классический рынок — это случайные взаимодействия, то, что Адам Смит называл «невидимой рукой рынка». А цифровая экономика — это алгоритмическая экономика, основанная на «больших данных». «Мироздание» цифровой экономики можно представить в виде известной картинки, на которой изображены черепаха, три слона и покоящаяся на них земля.
«Черепаха» — это большие данные, данные обо всём, везде и всегда. Причём не только о прошлом, а базы, пополняющиеся в режиме реального времени.
«Три слона» — это вычислительные алгоритмы; телекоммуникационные сети, которые позволяют субъектам взаимодействовать с объектами и между собой; человеко-машинные интерфейсы.
Теперь о «земле», об основной организационной форме цифровой экономики. В результате первой промышленной революции появились мануфактуры. Вторая промышленная революция породила конвейер. Третья промышленная революция породила платформы — несущие конструкции цифровой экономики, ту программно-аппаратную среду, в которой нет рыночной конкуренции, кроме конкуренции за право попасть на эту платформу. Всё остальное — это алгоритмы, это программы, по которым осуществляется производство, логистика и потребление.
И коротко о том, что происходит в цифровой сфере у нас. Когда читаешь российские СМИ, часто встречаются рассказы и даже целые романы о громадье планов в области высоких технологий и цифровизации. Отличительная черта этих планов — их реализация отнесена куда-то в будущее, чаще всего — неопределённое. При этом Россия занимает 0,3% в мировом экспорте-импорте данной промышленности. В стране нет ни одной компании-«единорога». «Единорогом» называют компании, которые не более чем за пять лет достигли капитализации выше миллиарда долларов. Более 80% исследователей по ключевым направлениям науки и техники, входящие в мировой «Топ-1000», работают за рубежом. С 2014 года Россию покинуло более 250 000 программистов-разработчиков, биотехнологов, инженеров-конструкторов. Я знаю, что только в одной Силиконовой долине работает почти сто тысяч программистов-разработчиков. Если необходимо понять реальную ситуацию с «цифровой экономикой» в нашей стране и перспективы её развития, то они, увы, именно таковы.
Данила СИМАХОДСКИЙ, гендиректор ООО «Невское дело».
Я выпускник Пекинского университета по специальности «Экономика и менеджмент» и, помимо различных бизнес-проектов, занимаюсь научными исследованиями проблем экономики КНР. Александр Алексеевич Нагорный попросил меня описать развитие блокчейн-технологий и криптовалют в Китае, который сейчас является главным локомотивом всей этой индустрии. Что я и попытаюсь сделать.
Сегодня 90% мирового производства видеокарт, главного инструмента для «майнинга», то есть «добычи» криптовалют, производится в Китае. И сейчас на этом рынке такая ситуация, что если вы сегодня закажете для себя видеокарту нужной мощности, то получите свой заказ только через два-три месяца — такой гигантский спрос на эту продукцию.
Далее, второй этап — работа майнинговых «ферм». И здесь примерно 70% мощностей сосредоточено непосредственно в Китае, где не только производится всё необходимое оборудование, но и низкие цены на электроэнергию — например, во Внутренней Монголии, где размещена большая часть «ферм» и находится крупнейшая в мире «ферма» из 30 тысяч машин, на которой работают больше ста человек, киловатт-час электроэнергии стоит 2 рубля. При этом китайцы активно привлекают в свои пулы иностранных «майнеров» и в итоге контролируют, возможно, 90-95% рынка.
Следующий за добычей биткоина и других криптовалют этап — их обмен на реальные товары и услуги. Первая биржа такого рода в Китае была создана в 2011 году в Шанхае, и сегодня из десяти крупнейших криптовалютных бирж четыре находятся в КНР. Через них до 2017 года шло порядка 90% мирового объёма транзакций криптовалют. С 2017 года эти биржи стали брать комиссию за торговлю, и это наверняка снизит их оборот, а также уменьшит количество арбитражных сделок, когда квалифицированные акторы рынка искали разницу в ценах между разными биржами (кроме четырёх основных, в Китае было ещё 15 бирж поменьше), зарабатывая на этом серьёзные деньги.
Наконец, последний этап — это ICO, initial coin offering, то есть первичное размещение новых криптовалют на рынке. ICO намного проще, чем IPO, первичное размещение акций компаний реального сектора. Для него не нужно получать все государственные разрешения и так далее. В Китае только за девять месяцев 2017 года было проведено 65 ICO на общую сумму 400 миллионов долларов. Теперь такие операции на китайском рынке запрещены. Запрещена также маржинальная торговля, то есть больше нельзя брать левередж на торговых площадках, тем самым увеличивая свои потенциальные доходы, а заодно и риски. Нельзя также покупать криптовалюты в Китае, а затем продавать их за границей, тем самым выводя деньги за рубеж. Интересно, что в соответствующем распоряжении Народный банк Китая характеризует все криптовалюты как «виртуальный товар». То есть это даже не виртуальные деньги. А Япония, например, официально объявила, что биткоин и другие криптовалюты будут являться частью денежной системы, а значит — можно назначать в них цены на товары и услуги, платить налоги и так далее…
В итоге имеем следующую ситуацию: экспорт криптовалют станет существенным источником доходов для КНР. Кроме того, в Пекине намерены создать национальную криптовалюту, и заместитель председателя Народного банка Китая Чжоу Сяочуань сказал, что она в какой-то степени заменит бумажные деньги. То есть там это будет, я так понимаю, частью денежного агрегата М0. Видимо, можно будет размещать какие-то депозиты в этой криптовалюте, расплачиваться ею в магазинах, гостиницах и так далее.
Александр ПАВЛОВ, сотрудник компании Rede X Red Ltd. (Великобритания).
Коллега правильно сказал, что сейчас очень большой предзаказ на оборудование для майнинга криптовалют. А это значит, что в ближайшие месяцы появится очень много новых майнеров, и доходность данного занятия резко упадёт — они могут в ноль или даже в глубокий минус со своими инвестициями уйти. Так что волатильность у биткоина и других криптовалют будет высокой, это такие «американские горки», которые не все на рынке переживут.
И тут важно отметить, что биткоин, как любая другая криптовалюта, — это частный случай, своего рода производная от блокчейн-технологий, внедрение которых существенно снижает транзакционные издержки. То есть оплата денежной эмиссии, банков, нотариата, судебной системы — всей инфраструктуры заключения сделок и контроля исполнения обязательств — резко сжимается или вообще становится ненужной. Как итог, стоимость продукции, реализуемой за криптовалюту, снижается на 20-30-50%. Одновременно идёт обвальное сокращение занятости в «беловоротничковом» секторе мировой экономики: юристы, финансисты и так далее. Единственным препятствием для глобального внедрения и распространения этих технологий являются государственные регуляторы, государства традиционного типа. С их стороны была сверхжёсткая реакция на криптовалюты буквально три-четыре года назад, когда пытались ограничить и запретить их использование вплоть до уголовной ответственности. Потом пошёл разворот буквально на 180 градусов — очевидно, откуда-то пришёл такой импульс. Откуда — неизвестно, тем более что теперь снова пошла «коррекция» в обратном направлении.
Александр АГЕЕВ, доктор экономических наук, профессор МГУ, директор Института экономических стратегий РАН, постоянный член Изборского клуба.
Если попытаться ответить на вопрос, в чем новизна «цифровой экономики», то она состоит, во-первых, в достижении беспрецедентной гибкости технологий, производства и форматов потребления; во-вторых, в возможности кардинального удешевления производственных и логистических процессов; в-третьих, в «уплощении» моделей управления, резком росте значения самоорганизации.
Но, возможно, более существенно то, что быстродействие, память и консолидация информационно-вычислительных систем позволяют «оцифровать» едва ли не все в этом мире и, как следствие, дают техническую возможность не только целенаправленно и экспериментально управлять социальными процессами путем обработки «больших данных», не только проектировать любые продукты, но, возможно, и любые виды массовых, групповых и индивидуальных сознаний. «Беспилотные системы», несомненно, способны взять на себя многие полезные функции жизнеобеспечения, главным образом — подчиняющиеся алгоритмическим законам.
В этой постановке видна принципиальная черта цифровизации как самоцели и как инструмента. Стремясь в своих постулатах к абсолютной эффективности, цифровая мегасистема объективно требует а) максимальной осведомленности о работе всех своих подсистем и б) максимальной их управляемости. Отсюда — роль сбора и анализа «больших данных» и направленность на тотальный охват всей техно-, социо- и природной сферы. Отсюда же одна из самых малоафишируемых черт цифровизации — ее «семантическая» экспансия.
Речь о том, что на поверхности процесс выглядит так: параллельно миру вещей возникает мир их цифровых образов, а новые технологии позволяют производить также и множество новых вещей, проектируя их в цифровой среде. При этом номенклатура этих вещей может расширяться бесконечно и достичь в итоге абсолютной персонализации. Более того, и сами персоны (по крайней мере — их потребительское поведение) при этом могут быть запрограммированы. Именно из этого свойства, все еще пока потенциального, рождаются опасения «цифрового гетто».
В действительности, как только возникает техническая возможность спроектировать поведение и его мотивации, а значит — и мировоззрение, такие попытки неизбежно будут кем-то предприняты. Тем более, опыт «формирования нового человека» за последние 150 лет накоплен огромный. Что любопытно, такие опыты предпринимались не только в Германии или СССР, как принято думать, а во всех великих державах ХIX–ХХ веков. Отсюда прямой выход на две принципиальные проблемы цифровой трансформации. Так, для сценария возможного монопольного контроля данных неизбежно возникает вопрос об искусственном интеллекте. Совсем рядом с этим — военная тематика. В. Путин в беседе с детьми «Сириуса» не зря, наверное, сформулировал идею о том, кто будет «властелином мира» и высказался резко против монополии на искусственный интеллект и за то, чтобы делиться знанием и технологиями со всем человечеством во избежание новой тирании. Разработки в этой области показывают, насколько узка трактовка складывающейся ситуации в одних лишь цифровых, технократических терминах. Цифровой суверенитет становится одним из самых критических вызовов.
Независимо от характера ценностей и уровня контроля над данными цифровая экономика оборачивается высвобождением огромных масс работников. Исчезнут целые классы профессий. Появится много безработных. В новой парадигме очень многим людям работы не найдется в принципе — при том, что имеющиеся социальные институты вовсе и не обещают прокормить каждого. Неравномерность развития при общей глобализации автоматически приводит к новому великому переселению народов.
И в этом контексте опять возникает проблема власти и управления. При таких резко активированных рисках (угроза монополии в овладении технологиями искусственного интеллекта плюс безработица и миграция) на выходе ситуации получается либо война, либо тотальный менеджмент. При последнем любое отклонение должно пресекаться всеми силами! Никакой Северной Кореи, Ирана или еще какой-либо уникальности быть не должно! Никакой фундаментальной диссиденции не должно быть в этой глобальной парадигме и внутри государств. В общем и целом, логика цифровизации ведет к появлению способности удерживать глобальный гомеостаз, собирая, обрабатывая и используя всю совокупность «больших данных».
Обоснование этого потенциала вполне экономическое: для достижения высшей эффективности, полной индивидуализации потребления и сбережения скудных природных ресурсов, — и социально-политическое :для поддержания стабильности, борьбы с терроризмом и т.п. Практически, возникает всеобщий Госплан. Если известно всё о каждом, то все индивидуальные прихоти: от кефира до экстази, — можно утолить в плановом порядке.
Василий СИМЧЕРА, доктор экономических наук, директор НИИ статистики Росстата (2000-2010), постоянный член Изборского клуба.
На мой взгляд, необходимо уточнить: мы говорим о псевдо-цифровой экономике или о реальной цифровой экономике? О псевдо-цифровой экономике, где 90% номинальных активов — фиктивные, сегодня даже говорить не стоит: там нужно всё чистить, с переучётом и переоценкой всего и везде. А вот если мы говорим о реальной цифровой экономике, то она объективно возникает и движение к ней неостановимо. Потому что существующие в мире матрицы, которые нам надо бы обрабатывать, теми способами, которыми мы владеем, обрабатываться не могут. Гегель в «Феноменологии духа» говорил, что не может её закончить, потому что ему не хватает терминов и слов. Их нужно примерно 10 в восемнадцатой степени, а у него примерно тысяча, то есть разница на 15 порядков! То же самое и Маркс. Не было у него такого математического и понятийного аппарата, с помощью которого можно адекватно описать даже такую частную тему, как функционирование капитала, поэтому он даже II том не закончил.
В одном из самых развитых языков мира, английском, чуть более миллиона слов, все человеческие языки, живые и мёртвые, не дотягивают до миллиарда, а нужно в миллиард раз больше. Про отдельного человека и говорить не приходится, сто тысяч слов — это практический максимум. У слов к тому же есть ограничения по комбинаторике, а у чисел нет. Так что движение человечества к искусственному интеллекту и взаимодействие с искусственным интеллектом принципиально неизбежны.
Но для этого нужно выйти из того ложного мира, в котором сегодня все мы живём. Ведь не компьютеры создали человека, а наоборот. И человек — такое существо, которое создано не для рабства, а для свободы, не для страдания, а для счастья, не для застоя, а для развития. И если человек будет работать даже две секунды в день — он всё равно оправдает своё существование, если оставшееся время жизни будет тратить ради своего развития и развития других людей. Тут миллиарды вариантов будут придуманы, и, в конечном итоге, творцы всегда победят насильников, а экономика правды — экономику лжи.
Владимир ОВЧИНСКИЙ, доктор юридических наук, постоянный член Изборского клуба.
У нас почему-то решили, что образы важнее, чем материальная действительность. В этом есть тоже какой-то элемент, потому что Голливуд придумывает некоторые вещи, потом они трансформируются, материализуются, «близнецы» и самолёты, вот, пожалуйста… Но всё равно так или иначе материальная сущность экономики сохраняется. Она сохраняется и предопределяет движение вперёд. Но на каком-то этапе этот поворот возможен. Я имею в виду, совершенно к новой системе. Но я больше чем уверен, что никакого гуманистического основания для этого поворота не будет. А будет поворот именно к матрице, к капиталистическому либеральному фашизму.
Здесь я не разделяю исторического оптимизма Василия Михайловича, но полностью согласен с его тезисом о том, что нам нужна экономика правды, что без опоры на реальный сектор никакой цифровой экономики не будет, а будет псевдо-цифровая лже-экономика. Вот пример из близкой мне сферы уголовной статистики.
За десять последних лет количество заявлений и сообщений о преступлениях возросло в России с 20 до 31 миллиона в год. А количество ежегодно регистрируемых преступлений за те же 10 лет сократилось с 3,5 миллионов до 1,7 миллиона. Как оценивать эти цифры? Да как их ни оценивай, налицо та же пропасть вранья, которая, видимо, наблюдается и в экономике, и в демографических показателях, и где угодно.
Никакие большие данные, никакие алгоритмы на основе нейронных сетей не дадут нам ничего сделать, если это враньё будет продолжаться. Враньё это порождено определённой идеологемой, которая вполне описывается одной из любимых фраз Иосифа Виссарионовича: «Жить стало лучше, жить стало веселей!». Даже самые ярые антисталинисты из неё исходят, потому что им надо показывать, что с каждым годом, с каждым месяцем, особенно накануне выборов или других важных политических событий все показатели неизменно улучшаются. Вот везде и всегда, на каждом участке работы — иначе поставят другого начальника, другого исполнителя.
Я, как и большинство участников нашего круглого стола, большую часть жизни прожил в этой системе: как начинал работать в советской милиции в 1972 году, так и до сих пор одно и то же. И на основании этой отлакированной статистики «наверху» принимаются ложные политические решения. Я выступал на нескольких совещаниях и говорил: если вы каждый год будете докладывать, что опять сократилась преступность, то в конце концов вас самих сократят — якобы за ненадобностью. Так оно и произошло — сократили на 10-20%, причём низовой аппарат и территории остались неприкрытыми, что породило новую волну преступности, которая тоже не фиксируется, чтобы не портить отчётность.
Что касается криптовалют. У этого феномена есть мощная криминальная составляющая. Мы об этом с Еленой Сергеевной всё время, с самого начала писали, поскольку в докладах Интерпола, Европола биткойны и прочая «крипта» характеризовались как инструменты мафиозных структур, и только так. Они приравнивались к финансовым «пирамидам», поскольку не имели никакого гарантированного обеспечения. Но потом ситуация изменилась, стали говорить, что, мол, да, биткойн — это плохо, а блокчейн — это хорошо, поскольку якобы цепь транзакций позволяет увидеть всех участников процесса. Но почему-то потом появляется доклад американской FATF, где говорится, что основная масса криминальных денег «отмывается» с использованием финансовых блокчейн-технологий.
Вы говорите: китайцы. Возможно, сейчас они более цивилизованно это делают, а несколько лет назад типичная фабрика по добыче биткойнов выглядела так: это сруб в горах под охраной вооружённых автоматами бандитов, где в грязи сидят рабы и обслуживают эти сервера. Что, китайские товарищи не могли всё это пресечь на корню? Могли, конечно, но это Синьцзян — и они бросили тамошним мусульманам эту мозговую кость, чтобы те майнили, а не бунтовали против Пекина. Это не только криминал, но и отвлечение от реальных проблем экономического развития и финансовой стабилизации. Там и спецслужбы замешаны, и крупные банковские структуры — там много всего, японца этого придумали, Сатоси Накамото, который якобы механизм криптовалют разработал…
Вот Великобритания подстраховалась в правовом отношении, целый закон о цифровой экономике они приняли в 2010 году, а разрабатывать его начали за три года до этого, в 2007-м, как раз накануне финансового кризиса. Они как: догадались каким-то чудом, или точно знали, что будет, или сами всё это запускали? Там ведь всё по полочкам разложено: как интеллектуальная собственность пойдёт, как потоки информации, как это всё будет встраиваться в действующую правовую систему, что где менять придётся — огромная работа…
А у нас глава Совета Федерации заявляет: мол, надо бы подумать насчёт правовой базы для цифровой экономики. И глава правительства говорит, обращаясь к юристам на международном экономическом форуме: подумайте, как бы нам на правовое поле вывести цифровую экономику. Да не будет у вас, кроме цифрового беспредела, в этом случае никакой цифровой экономики. Она уже изначально должна стоять на правовом поле!
Владимир ВИННИКОВ, культуролог.
В 60-е годы в Советском Союзе умы будоражил знаменитый «спор физиков и лириков», в котором экономисты и финансисты не только не участвовали, а даже «не были видны». Людей тогда задевал конфликт между знаниями и эмоциями, причем знания не только трактовались как сила, но и были наступающей силой, и вопрос стоял только, «додавит» ли эта сила территорию эмоций полностью, или же оставит последним какие-то пространства для существования, на манер индейских резерваций в США.
Я об этом напоминаю потому, что векторы общественного движения могут изменяться весьма быстро и существенно, причём это далеко не всегда — векторы развития. Все цифры, включая Цифру как феномен, с большой буквы, — это, извините, не высшая математика и даже не алгебра, а арифметика. Начальная школа. Так что термин «цифровая экономика» вряд ли можно считать удачным. Точно так же, как предшествующий ему в качестве доминирующего термин «глобализация». Дело ведь было не в масштабе мировой экономики, которая приобрела планетарный, глобальный характер уже с началом первой промышленной революции, то есть во второй половине XVIII века, а в изменении скорости, то есть пространственно-временных характеристик определённых экономических коммуникативных актов, в возможности практически мгновенного обмена в режиме онлайн такими объёмами информации, которые раньше требовали использования иного типа материального носителя «офф-лайн».
Точно так же теперь применительно к цифровой экономике речь идёт о возможности поиска и получения в режиме онлайн соответствующих объёмов авторизованной информации. Разумеется, в её основе лежат машинные языки, основанные на определённых достаточно простых цифровых кодах, но это не какой-то абсолютный закон природы, здесь всё может измениться — например, с развитием квантовых компьютерных технологий.
Неслучайно о цифровой экономике сегодня чаще всего говорят в связке с «криптовалютами»: деньги — а вернее, даже их отсутствие как денег и присутствие как неких цифр — занимают уже слишком большое, ни с чем не соизмеримое место в жизни современного человека, непрерывно соизмеряющего ответы на множество вопросов «сколько?» и «когда?». Возможно, вся цифровая экономика в конце концов действительно приведёт к тому, что эта бесконечная «жизненная арифметика» окажется выведенной из приоритетов личных и общественных ценностей. Причём это может случиться и в «красном», и в «чёрном», и в «белом» вариантах. Так что спектр возможностей вряд ли будет сводиться к полюсам дилеммы «полная свобода»/»электронный концлагерь».
Мы наверняка увидим и авторизацию процессов производства/потребления (включая «квантовую» репликацию), и авторизацию коммуникативных пространств (включая финансовые потоки), и авторизацию личностного развития (включая «виртуальную реальность»). Так что правовое поле, о котором так удачно напомнил Владимир Семёнович, будет расширяться и развиваться, в основном, за счёт авторского права.
Александр НАГОРНЫЙ.
Уважаемые коллеги, подводя итоги состоявшейся дискуссии, могу отметить, что мы в пределах наших возможностей и ограниченного времени сумели обозначить основные узлы в этой сложнейшей и, возможно, самой приоритетной теме, которая во многом определит будущее нашей страны, да и всего человечества.
Во-первых, можно зафиксировать, что единого мнения относительно существа и перспектив цифровой экономики сегодня нет ни в мире, ни даже в наших рядах. Часть экспертов вообще считают, что это — всего лишь новая технологическая «упаковка» традиционной экономики. Их оппоненты считают, что эта упаковка, тем не менее, меняет фундаментальную суть экономической и финансовой «матрицы» человечества. Этот спор пока не разрешён. И мы идём параллельными курсами, которые могут сойтись в одной точке гораздо раньше, чем мы ожидаем.
Во-вторых, мы фиксируем явное экономическое отставание отечественной экономической мысли и управленческой практики от современных мировых стандартов. Тем более что базовые статистические данные у нас сильно искажаются, не соответствуя реальному положению вещей, что программирует ошибочные выводы и решения, способные привести к катастрофическим последствиям.
В-третьих, цифровая экономика — в том виде, в котором она формируется сегодня, — требует системных технологических прорывов, изменения всей «суммы технологий», выражаясь словами великого фантаста Станислава Лема, а эти технологии пока развиваются в основном за пределами нашей страны и без её участия, чему в немалой степени способствует тот погром Российской Академии наук, который продолжается уже не первый год.
В-четвёртых, в условиях обостряющегося глобального финансового и экономического кризиса со стороны «коллективного Запада» неизбежно будут предприниматься попытки демпфировать его течение и последствия за счёт нашей страны и стран «третьего мира». Поэтому нам следует от изучения цифровой экономики перейти к рассмотрению «цифровой цивилизации», что и будет темой нашего следующего круглого стола.
http://zavtra.ru/blogs/tcifrovaya_mobilizatciya
