Янн Андретюан (Yann Andrétuan)
сихические нарушения зачастую упоминаются как причины терактов. Как считает Янн Адретюан, врач психологической службы ВМФ, психиатризация терроризма позволяет отвлечь внимание от политической стороны вопроса.
Размышления о психиатризации терроризма
После охватившей всю Европу волны терактов политики и эксперты поднимают вопрос психического здоровья совершивших их людей и в некоторых случаях утверждают, что те страдают от умственных расстройств. Вызываемый терактами ужас и холодность их авторов наводят на мысль, что те могут быть лишь сумасшедшими.
Все это ведет к обращению к психиатрии и психологии, хотя те ничего не говорят о причинах такого безумия и его исцелении. Как писал Мишель Фуко (Michel Foucault) в «Истории безумия в классическую эпоху», душа сумасшедших не безумна. Так, есть ли в действиях джихадистов следы безумия, которое позволяет отправить их в больницу, а не под суд?
Я сам психиатр и не считаю терроризм сумасшествием в психопатологическом смысле этого слова.
Безумие и насилие
Безумия не существует, по крайней мере, в единственном числе. Мы, психиатры и психологи, иногда позволяем себе употребить это слово, чтобы обозначить исключительный характер клиники некоторых наших пациентов. На самом же деле говорить следует о безумиях, хотя и в таком случае все это выглядит не слишком удовлетворительным, поскольку сумасшествие напоминает рак: несведущие люди рассматривают его как единую болезнь, тогда как для специалистов он — более широкая концепция, объединяющая более сложные реалии.
Некоторые могут жить с безумием всю свою жизнь и верить в самые невероятные теории, ни разу не обратившись к психиатру, хотя для пациента с фобией все это может представлять серьезную проблему, даже если он совершенно рационален и признает абсурдность своих симптомов. Психиатрия имеет дело с очень сложными реалиями, а пациенты по-разному переживают симптомы: одни сильно страдают от них, тогда как другие совершенно их не ощущают.
Свойственна ли душевнобольным большая агрессия? Хроника происшествий не раз была взбудоражена действиями некоторых из них. Так, в 2004 году были обезглавлены медсестры специализированной клиники. Страдавший от галлюцинаций человек толкнул кого-то на рельсы в метро. Можно привести множество других примеров и создать в конечном итоге впечатление, что преступления по большей части совершают сумасшедшие.
Тем не менее проведенное в 1990-х годах исследование показало, что вероятность стать жертвой нападения со стороны человека, который обращался к психиатру, в десять раз ниже по сравнению с теми, чей анамнез чист. В психиатрическом отделении может быть шумно, однако вспышки агрессии там — редкость.
Я 12 лет проработал в психиатрических отделениях разных больниц, но мне ни разу не приходилось обездвиживать пациента.
Напали на меня лишь однажды: «агрессором» оказалась страдавшая от деменции 90-летняя женщина.
Единственный случай физического нападения на персонал был связан с пациентом, которого мы, наверное, слишком хорошо знали. Мы не смогли вовремя заметить в нем признаки угрозы, и наше удивление было куда сильнее серьезности самого происшествия.
Разумеется, я не стану отрицать зачастую непредсказуемый характер вспышек насилия со стороны некоторых пациентов, однако все это — достаточно редкие случаи.
На вид гораздо более разумный аргумент заключается в том, что люди с психическим расстройством лучше поддаются идеологической обработке. Завербовать сумасшедшего якобы проще, чем здорового. На самом деле переоценивать рассудок не стоит. Совершенно разумные люди могут верить в гороскоп и находить все необходимые причины действовать в соответствии с предсказанием.
Некоторые же находят причину, которая придает смысл их безумию. Да, но сколько их? Думаю, у нас нет причин опасаться эпидемии терроризма в отделениях психиатрии. Завербовать сумасшедшего непросто.
В армии всегда отказывались от новобранцев с психическими расстройствами, так как считали их неконтролируемыми. Когда англичане готовили первых коммандос, они сначала хотели вербовать социопатов из-за отсутствия у них отторжения перед убийством. Тем не менее тут их ждал провал. Тогда они принялись искать образованных людей из хорошего общества, которые не страдали от психических заболеваний, но отличались нетипичным профилем.
Следует с недоверием относиться к стремлению к «натурализации» поведения, то есть поиску некой биологической или научной истины. В нынешнюю эпоху утверждение о том, что некий продукт или поведение является естественным, сразу же придает ему легитимность. Прекрасным тому примером служат споры вокруг однополых браков: противники указывали на первостепенность гетеросексуальных связей в воспроизводстве, тогда как сторонники приводили иллюстрации из животного мира в доказательство вездесущности гомосексуализма. Как бы то ни было, человек — не шимпанзе и не макака.
Натурализация проблемы терроризма оттесняет в сторону политическую составляющую вопроса. Нельзя вести войну с сумасшедшими, поскольку прогресс в конечном итоге поглотит этих бунтарей с помощью всесильной науки! Но это означает, что мы рассматриваем науку как форму контроля, а не подход к познанию мира. То есть, в процессе натурализации наука (она представляет собой понятие совершенно иного порядка, чем безумие) должна не только объяснять (ее первая функция), но и действовать (это уже задача инженеров).
Преступление в голове
Промывание мозгов якобы позволяет изменить поведение человека даже без его ведома. Это весьма популярное в 1950-1960-х годах объяснение призвано показать, что группы и организации могут влиять на людей.
Советская психиатрия пошла еще дальше в этой логике. Активное неприятие правительства некоторыми гражданами было не обязательно объяснять действиями противника. Раз Советский Союз — совершенное общество, несогласный с ним может быть лишь сумасшедшим. Такой неотразимый силлогизм привел к отправке многих диссидентов в психбольницу.
Самое серьезное в обозначение террористов как жертв — это не объяснение их поступков, а последствия таких заключений: их можно излечить от их заблуждений. То есть, если можно убедить жертву секты уйти из нее, то же самое осуществимо и с террористом.
Иначе говоря, можно бороться с радикальным настроем потенциальных террористов психологическими методами, чтобы обратить вспять процесс их обработки и превратить их в добропорядочных граждан. Именно это обещали некоторые ассоциации в 2015 году…
Только вот…
Можно ли сравнить идеологическую обработку пропагандой, в которой хорошо набило руку «Исламское государство» (запрещенная в России террористическая организация — прим.ред.), с психологическим воздействием? «Аль-Каида» (запрещенная в России террористическая организация — прим.ред.) всегда выступала против идеи о том, что эти люди не несут ответственности или же стали жертвами заговора.
Кроме того, все эти рассуждения об обработке вытесняют на второй план то, что движет этими молодыми людьми, веру. Дело в том, что в стремлении ни в коем случае не клеймить религию у нас забывают об этом мощнейшем стимуле фанатиков всех мастей (как религиозных, так и нет). Другими словами, не все верующие — фанатики, однако у всех фанатиков есть вера, которая позволяет им поделить мир надвое: на тех, кто верят, и тех, кто нет.
Вера не является предметом психиатрии. Она может представлять интерес для психолога или антрополога, но не психиатра. Его она интересует лишь в приложении к безумию. Как провести черту между верой и психозом, тем более что некоторые мании отличаются налетом мистицизма?
Ясперс предлагает, как мне кажется, совершенно удовлетворительный ответ, который сводится к неисправимости. Безумие никак нельзя исправить, и оно не является частью процесса строительства и развития, в отличие от веры. У некоторых психоз становится своеобразным просвещением, озаряющей весь мир вспышкой очевидной истины.
КОНТЕКСТ
Солдаты США, охрана базы, Афганистан
Безумие четвертой мировой
The American Conservative07.12.2015
Швеция — мекка для террористов
Svenska Dagbladet15.04.2017
Новая террористическая угроза в США?
Foreign Policy11.10.2017
Почему Польша свободна от исламских террористов
Berlingske24.09.2017
Немусульманин — значит не террорист
Sabah06.10.2017
Таким образом, вера отличается от мании, и нам в некоторых случаях необходимо прибегать к иным критериям диагностики (связанные симптомы, биография). Кстати говоря, Жорж Девере (Georges Devereux) прекрасно показал различия между психическим и культурным в «Психоанализе индейцев прерии». По его словам, патология проявляется в использовании культуры белого человека.
Допустим, что мы можем заставить человека отказаться от веры и глубинных убеждений. Открывающаяся в таком случае перед нашими глазами бездонная пропасть просто пугает.
Если мы можем изменить убеждения человека в угоду безопасности общества, почему бы тогда не сделать то же самое ради нормы? В США программы психологической обработки утверждают, что могут превратить гомосексуалиста в гетеросексуала. Кроме того, почему бы не изменить мнение противников прогресса под тем предлогом, что они — ретрограды?
В итоге наше общество превратилось бы в подобие Советского Союза, где норма стала бы тиранией. И ведь мы не так уж далеки от этого, если учесть, что некоторые американские университеты создают среду, где могут собираться меньшинства и где любые споры находятся под запретом…
Меметичность терроризма
Новый фактор в ситуации, с которой приходится сталкиваться нашим обществам, заключается в том, что терроризм становится уделом профанов. Чтобы стать террористом, больше не нужно ехать в Москву или Дамаск (как во время холодной войны) или записываться в тренировочный лагерь. Достаточно одной лишь идеи.
Ричард Докинз (Richard Dawkins) — биолог-эволюционист, который получил известность благодаря теории «эгоистичного гена». Она подвела его к формированию теории мемов. По мнению английского ученого, идеи подобны генам: они стремятся к воспроизводству.
Иначе говоря, идея (концепция, символ, верование…) стремится воспроизвести себя в как можно большем числе умов, и человеческое сознание представляет собой для этого прекрасную экосистему. Для обозначения этих идей он создал неологизм «мем» от латинского mens, разум. По мнению Докинза, религия представляет собой один из самых сильных мемов.
Идеи могут размножаться, как вирусы, и вступать друг с другом в борьбу за контроль над одной экосистемой: нашим разумом. Поначалу теория мемов не пользовалась особой популярностью во Франции, поскольку она поднимает серьезные проблемы эпистемологического характера.
Как бы то ни было, нельзя не признать, что определенные концепции обладают впечатляющей притягательной силой, как, например, смешные истории, слухи или определенные выражения. Рассмотрение идей как вирусов позволяет, при должной осторожности, представить себе их распространение.
Страдающие от психологического расстройства люди более уязвимы к пропаганде террористической группы? То есть, создают ли они благоприятную среду для мемов?
Это очень сложный вопрос, который не раз поднимался в прошлом, пусть и в другой обстановке.
Так, в XVII веке исповедники были обеспокоены влиянием романов на умы девушек. Европа XIX века назвала «Страдания юного Вертера» Гете причиной волны самоубийств среди молодежи. Относительно недавно общественность усмотрела в японских мультфильмах угрозу для неокрепших умов.
В любом случае, у нас сохраняются представления о том, что определенные концепции могут оказать, как минимум, пагубное воздействие на податливые или уязвимые умы. Проблема заключается в определении уязвимости разума. Существуют профили личности, из которых выходят прекрасные фанатики. Паранойя может повлечь за собой всецелую преданность какому-то делу. Как бы то ни было, не все параноики становятся террористами. Им нужно найти то, что рождает в них отклик. Как, впрочем, и всем остальным.
Высокомерие и инаковость
Мы убеждены, что наше общество и идеалы представляют собой высшую точку развития цивилизации. Научный и социальный прогресс должен позволить нам решить большую часть встающих перед нами проблем. Мы образованы, терпимы, миролюбивы, открыты к другим культурам, сексуальным ориентациям и образам жизни. Какое высокомерие!
Причем все не ограничивается политической позицией правых или левых. Американцы посчитали, что благ демократии будет достаточно для формирования благодетельного круга мира на Ближнем Востоке. На другом конце политического спектра превалирует мысль о том, что открытости и готовности принять другого хватит, чтобы тот в ответ тоже проявил толерантность.
Джихадисты вовсе не похожи на советских граждан, которые особенно ни на что не надеялись, в своем большинстве с завистью посматривали на Запад и быстро перешли в общество потребления, когда им представилась такая возможность.
Проблема Запада заключается в этом самом другом, и поэтому многие усматривают в терроризме определенную психопатологию. Другой — это безумец, нарушитель спокойствия и норм. Слово «отчуждение» самим своим корнем подразумевает чуждость. Безумец похож на нас и с виду не отличается от здорового человека. Тем не менее он наверняка непредсказуем и, следовательно, опасен.
При этом принятие другого, открытость и толерантность являются широко продвигаемыми ценностями, а в некоторых случаях даже политической программой. Объективно же наши общества принимают других лишь при условии, что они являются жертвами. Занимающиеся помощью мигрантам ассоциации делают упор на гуманитарном императиве. Другой по самой своей сути обязательно миролюбив и не может рассматриваться за пределами категории жертвы, тогда как западный человек представляется мучителем.
Если у вас нет моей ненависти, что у вас есть?
Безумца не ненавидят, а лечат. В любом случае, его передают в предположительно компетентные руки. Здесь могут быть проявления сочувствия, однако в конечном итоге нам все это относительно безразлично.
Журналист Антуан Лейри (Antoine Leiris) написал прекрасный материал о терактах ноября 2015 года, в которых погибла его жена. Он отметил, что не хочет ненавидеть террористов, и что спасти нас может только культура.
Но что же нам тогда ощущать? Разве не естественно чувствовать гнев и ненависть к тем, кто считает нас врагами лишь потому, что мы не разделяем их веры? Большинство комментариев под статьей подчеркнули ее отвагу, эмоциональность и силу. В то же время никто не отметил так и не разрешенного вопроса: что же нам ощущать по отношению к террористам?
Не чувствовать ненависти и вообще ничего — это безразличие. А безразличие перед лицом угрозы — верх высокомерия. Сопротивляться значит продолжать жить, несмотря ни на что, и не поддаваться ужасу, который хотят внушить террористы. Однако отсутствие чувств по отношению к таким событиям — это презрение. А презирать врага нельзя ни при каких обстоятельствах.
Разумеется, целью должна быть не месть, а уничтожение угрозы, причем одним лишь оружием здесь не обойтись. Нужно думать о мире и, следовательно, о причинах формирования такой обстановки на Западе.
Слепая ненависть мешает здраво рассуждать и глобально анализировать эти события.
Но можно ли относиться к людям, которые без разбора убивают на улицах, с полным пренебрежением, как к неприятному раздражающему фактору, который со временем исчезнет сам собой, подобно комарам летом?
Или же нам стоит лучше разобраться с первопричинами, будь то безумие, история или общество с его недостатками, признать, что эти чудовища существуют и что с ними необходимо бороться?
http://inosmi.ru/social/20171112/240740263.html
