В августе исполнится 140 лет со дня создания партии «Народная воля». Именно с этого времени в России начинает действовать политическая организация, сознательно избравшая террор в качестве важного средства достижения собственных целей.

Сейчас обвинение в терроризме — могучее заклинание, при помощи которого обвиняемого отделяют от мира тех, с кем возможно говорить и договариваться, и превращают во врага, которого уничтожают, если он не сдается. Не будем сейчас рассуждать о том, всегда ли подобный подход эффективен, тем более что статья 205.2 Уголовного кодекса РФ, запрещающая публично оправдывать терроризм, делает подобные рассуждения достаточно опасными.

«Народная воля» действительно вошла в историю, прежде всего, благодаря своей террористической деятельности — точнее, одному из немногих удачно приведенных ею в исполнение терактов, который унес жизнь императора Александра II 1 марта 1881 года. То, что организация, считающаяся сейчас олицетворением терроризма, провела лишь один действительно громкий теракт (притом что террор против высших сановников Российской империи и даже покушения на царя начались еще до создания «Народной воли»), само по себе примечательно. Но многолетнее преследование и убийство монарха организованной группой революционеров — событие действительно беспрецедентное для европейской истории тех лет. И ответ на вопрос, почему участники «Народной воли» решили взяться за метательные снаряды с гремучим студнем и крупным шрифтом вписать свои имена в историю мирового терроризма, не совсем прост.

«Непрошеные благодетели человечества»

«Пора же, наконец, привести в известную систему наиболее выпуклые и яркие черты пресловутой “партии” (…) пора сорвать маску с этих непрошеных благодетелей человечества, стремящихся добыть осуществление излюбленной ими химеры кровью и гибелью всего, что с нею несогласно» — это выдержка из речи прокурора Сергея Николаевича Муравьева, выступившего обвинителем на процессе над участниками покушения на императора в 1881 году. В этой же речи Муравьев назвал народовольцев «никуда не годными отбросками», отцедившимися после колоссального движения всех элементов русской жизни, вызванного реформами Александра II, «от старого отставшими, к новому не приставшими и на все готовыми». «Явились люди, — говорил Муравьев, — могущие за неимением или нежеланием другого дела только “делать” революцию».

Можно видеть, что сейчас наиболее популярное мнение о народовольцах (и косвенно о революционерах вообще) склоняется к позиции, выраженной в этой действительно сильной прокурорской речи (ее мастерство отдельно отмечали даже сами подсудимые террористы).

Но все же обвинение пользуется лишь тем набором фактов и аргументов, которые необходимы для осуждающего приговора. Ограничиваться лишь такой оценкой не вполне справедливо. Молодые революционеры и террористы — как участники покушения на Александра II, так и в принципе связанные с партией «Народная воля», имели свои убеждения и мотивы, которые вряд ли можно свести к желанию «гибели всего ради излюбленной химеры», да и их погружение в мир террора произошло далеко не сразу.

«Народная воля», убившая Александра II, действительно стала порождением великих реформ его царствования — в этом смысле те, кто любит говорить, что все реформы заканчиваются каким-нибудь фатальным для страны исходом, могут считать это подтверждением своей нехитрой мысли. Впрочем, важно и то, что возникла «Народная воля» спустя почти два десятилетия после начала политических преобразований в России. А многие видные члены этой организации уже имели за плечами опыт различной политической и общественной деятельности, по которой было бы не так просто определить, что в будущем они выберут орудием своих действий метательные бомбы.

Как все начиналось

Родоначальником будущей «Народной воли» первоначально были относительно безобидные «нигилистические» собрания и кружки, объединявшие молодых радикалов, готовых «деконструировать» принятые моральные нормы и общественные порядки, не имеющие рационального основания и практической пользы. То, что социалистические идеи в отношении организации общества увлекли их так же, как идеи Чарльза Дарвина в отношении объяснения законов животного царства, соответствовало духу времени и было естественно для молодых людей подобного склада. Тем более что в «социалистический пакет» укладывались тогда и идеи борьбы за равноправие женщин, и народное просвещение, и здоровая организация труда, и другие вопросы, которые в том или ином виде до сих пор существуют в актуальной повестке не только России, но и всего мира.

Разумеется, не стоит говорить, что образовавшиеся в первое десятилетие царствования Александра кружки и организации были полностью мирным и безопасным явлением. Созданная Ишутиным организация «Ад» и знаменитая нечаевская «Народная расправа» действительно строили достаточно авантюрные планы революции и были готовы — особенно Нечаев — действовать, используя достаточно сомнительные средства. Они допускали возможность террора и покушение на монарха. Одним из итогов этих допущений оказалась самостоятельная попытка Николая Каракозова убить Александра II в 1866 году (революционер страдал мучительными желудочными болями и посчитал, что убийством царя с пользой пожертвует жизнью, ставшей для него невыносимой).

И все же подобное направление мыслей в те годы было, скорее, идейным вывихом. Дело членов нечаевской организации «Народная расправа», организовавших убийство своего товарища, которое легло в основу романа Достоевского «Бесы», произвело крайне тягостное впечатление на многих молодых людей, разделявших тогда революционно-демократические убеждения.

Именно поэтому уже с начала 1870-х увлеченная идеями социализма и переустройства России молодежь с крайним неодобрением стала смотреть на всякого рода заговоры и планы покушений. Главным направлением признана была непосредственная работа с «народом», то есть с массой деревенского населения, членов крестьянской общины, которую русские социалисты тех лет считали готовой к безболезненному преобразованию в социалистическое хозяйство (а значит, к началу социалистического переустройства России в целом).

Реализацией этих идей на практике стало знаменитое «хождение в народ» — можно сказать, что путь к «Народной воле» был открыт той фатальной неудачей, которая постигла это движение.

Хождение к тюрьме

«Хождение в народ» прочно заняло свое место в коллекции образов, созданных российским освободительным движением, как символ наивного и прекраснодушного действа, предпринятого без всякого понимания и представления о том, с каким «народом» придется иметь дело.

В «безумное лето» 1874 года тысячи юношей и девушек отправились искать «сближения» с народной средой и под видом торговцев, бродячих мастеров и прочих представителей профессий, позволяющих передвигаться по деревням, предприняли попытку пропаганды своих идей в крестьянской среде. Само движение не имело координаторов и четкого направления. Некоторые агитаторы пытались склонить крестьян к бунту, другие выступали, скорее, с попытками просветительских бесед. Так или иначе, попытка такой агитации кончилась полным и закономерным провалом. Крестьяне с подозрением и непониманием отнеслись к появлению чужаков, выступавших со странными предложениями и рассказами. Тот же прокурор Муравьев на процессе над террористами, убившими Александра II, напоминал, «каким непониманием, смехом или враждою встречали их в любой избе». Напоминание было сделано не случайно: практически все подсудимые, так же как и большинство основателей «Народной воли», принимали участие в «Хождении в народ» как в 1874-м, так и в последующие годы. Связывать провал наивного похода в деревню и последующее желание метнуть бомбу в царя довольно удобно. Однако из схемы, в которой разочаровавшиеся наивные революционеры становятся жестокими и озлобленными цареубийцами из-за собственного бессилия и неудач выпадает главный элемент: как реагировала на агитацию народников власть.

Главным ответом властей на попытки увлеченных молодых людей предпринять наивную агитацию в деревне стало грандиозное судебное расследование, вошедшее в историю под названием «Процесса 193». По итогам «Хождения» 1874 года полиция задержала около 4000 человек. Из них почти 800 были привлечены к дознанию, а 265 оставлены под стражей. Сотни активистов несколько лет провели в предварительном заключении, пока следствие готовило материалы для процесса. К 1877 году, когда процесс начался, 43 человека умерли в тюрьме, 12 покончили собой, 38 впали в помешательство. Еще трое из 193 человек, представших перед судом, умерли за время процесса. О том, что явилось причиной столь высокого уровня смертности и самоубийств среди подследственных, можно спорить — во всяком случае, данных о специально жестоком обращении с проходившими по данным делам нет. (Хотя, возможно, на многих разрушающе подействовало многомесячное пребывание в звукоизолированных одиночных камерах.) Так или иначе, сама ситуация, когда не успевших и не сумевших причинить никакого вреда и мало связанных между собой молодых идеалистов массово отправили в тюрьмы еще до всякого суда, произвела тягостное впечатление на всех сочувствовавших народникам.

Александр Кони — знаменитый юрист, председательствовавший на суде, оправдавшем Веру Засулич, — в своих воспоминаниях писал о «Процессе 193» так:

«Во всем чувствовалось, что потеряно равновесие, что болезненное озлобление подсудимых и известной части общества, близкой им, дошло до крайности (…) Взятые в одиночку, разбросанные и по большей части незнакомые между собой (…) они не представляли собою ничего опасного и, отделавшись в свое время разумно-умеренным наказанием, давно бы в большинстве обратились к обычным занятиям. Но тут, соединенные вместе, они представляли целую политическую партию, опасную в их собственных глазах для государства. Мысль о принадлежности к такой партии открытых борцов против правительства отуманивала их и бросалась им в юную воспаленную голову». Даже довольно мягкие приговоры, полученные большинством подсудимых (90 из 190, доживших до окончания процесса, были оправданы), уже не могли развеять как впечатление от суда, так и закрепившееся у прошедших через процесс чувство принадлежности к особой среде революционеров, тем более что большинство оправданных по суду вскоре было неожиданно решено отправить в ссылку в административном порядке.

«До грошей сельских обывателей»

К этому времени уже была создана и начала свою деятельность организация «Земля и воля», в которой состояли и будущие народовольцы. Землевольцы старались сделать выводы из неудачи 1874 года. Они не отказались от принципиальной народнической установки — работать с крестьянской и отчасти фабричной средой, но теперь не бродили из деревни в деревню, а старались надолго там поселиться, заняв должность, подходящую для образованного человека: учителя, писаря, сельского фельдшера и т. п. Таким образом, можно было как ближе знакомиться с положением и образом мысли народа, так и действительно быть полезным ему в различных нуждах. Хотя многие участники этого этапа хождения в народ и не отказывались от своих радикальных убеждений, фактически их деятельность вписывалась в «теорию малых дел». Они старались защитить права крестьян, чему-то их научить и как-то помочь, не нарушая действующего законодательства. Но вызывали подозрение местных властей, поскольку не соблюдали разных неписаных норм для тех, кто оказывался на подобных должностях, — например, не пили водку и не брали взяток.

Вера Фигнер — знаменитая народоволка, несколько лет проработавшая фельдшером в Саратовской губернии, описывает эту ситуацию так:

«Совестно выговорить, что жизнь, которая казалась нам естественной и должна бы назваться нормальной, была диким, раздирающим диссонансом в деревне; она нарушала ту систему хищения и бессовестного эгоизма, которая, начинаясь миллионами у подножия трона, спускалась по нисходящим ступеням до грошей сельских обывателей (…) Борьба из-за этих грошей с посторонними аппетитами наполняла жизнь деревни. Наше появление угрожало этим аппетитам. Когда к постели больного призывали одновременно меня и священника, разве мог он торговаться за требу? Когда мы присутствовали на волостном суде, разве не считал писарь четвертаков, полтинников или взяток натурою, которых мы лишали его?»

«Положение становится невыносимым»

Впрочем, пока часть землевольцев и близких к ним по убеждениям молодых людей пыталась вести тяжелую работу в деревне, другие выбрали террор. Первым шагом стал выстрел Веры Засулич в градоначальника Федора Трепова. Ее оправдание на процессе 1878 года оказалось актом, подействовавшим на умы многих радикалов. Вскоре были совершены успешные покушения на шефа жандармов Мезенцева, главу жандармов в Киеве Гейкинга, харьковского генерал-губернатора Кропоткина. Как и в случае с покушением Засулич, самим революционерам террор казался вынужденным ответным актом: каждая жертва обоснованно или ложно обвинялась в жестоком обращении с политическими заключенными и других актах произвола по отношению к преследуемым радикалам. В этих действиях еще не было системы. «Земля и воля» по-прежнему делала ставку на методическую работу в деревне. Но работать там становилось все менее возможно. Под самыми разными предлогами учителей и писарей из революционной молодежи выкидывали с мест просто потому, что их отвергала вся существующая система. Причины для подозрения могли быть любыми, причем касалось это не только внедрившихся в деревню революционеров, но и просто чем-то выделявшихся людей. В частности, преподаватель Белгородской семинарии Василий Сланский был отстранен от должности, поскольку помощник начальника жандармского управления пришел к выводу, что «в нравственности Сланского обнаруживается направление к нигилизму, в выражениях его проявляется несочувствие к существующему порядку». Этого не сопровождавшегося никакими разъяснениями заключения было достаточно, чтобы вышвырнуть человека из семинарии.

Считали революционеров и виновниками неудобств на местном уровне. Вера Фигнер описывает характерный случай:

«В январе 1879 года в нашей волости должны были происходить выборы должностных лиц; на волостном сходе крестьяне избрали нового старшину и на 100 рублей убавили писарю жалованье. Это произвело бурю. Князь Чегодаев считал нас виновницами своего несчастья (…) Сход был объявлен незаконным и назначен новый, на который самолично явился предводитель дворянства Устинов. Многие избиратели не были оповещены и отсутствовали; мужики соседнего села государственных крестьян, народ бойкий и независимый, таинственным образом были устранены».

Ситуация 140-летней давности оказывается до мелочей похожей на современные робкие попытки оппозиционеров заниматься местной политикой, защищать локальные интересы, помогать больным и нуждающимся (да хоть бы и избираться в столичную думу). Реакцией тех, кто пытался заниматься подобным «органическим трудом» в последней четверти позапрошлого века, становилось отчаяние. Они ничего не нарушали, как правило, действовали в рамках закона и просто выталкивались со своих мест самим строем окружающей жизни.

Многие стали приходить к убеждению, что работа на местах в таких условиях — тяжелое и бесполезное занятие, и что, делая каждый шаг, приходится противостоять тяжелой махине государственной власти, не имея возможности защищаться от ее удушающих приемов, поскольку нет или почти нет свободы публично защищать свои убеждения, легально создавать объединения и вообще заниматься тем, что называется политикой.

«Это отсутствие политической свободы может быть замаскировано, может не ощущаться в острой форме, если деспотическая власть находится в каком-нибудь взаимодействии с народными потребностями и общественными стремлениями, — писала в своих воспоминаниях Вера Фигнер. — Но если она идет своим путем, игнорируя и те и другие; если она глуха и к воплю народа, и к требованию земца, и к голосу публициста; если она равнодушна к серьезному исследованию ученого и к цифрам статистика (…); если все средства бесполезны, все пути заказаны; (…), то положение делается невыносимым».

Так молодые радикалы приходили к выводу, что террор в их положении — единственное средство пробить путь к базовым политическим свободам.

Почва для создания «Народной воли» была окончательно подготовлена.

https://snob.ru/entry/180051/