В 1989 году в странах Восточной Европы пали коммунистические правительства. Их народы с энтузиазмом начали свой путь к демократии, который привел их в Евросоюз. Концепция единой Европы восторжествовала. Однако новых союзников вскоре начали критиковать за консерватизм и отказ от европейских ценностей. В Брюсселе это объясняли наследием коммунистического прошлого, но затем и в старых западных демократиях начали набирать популярность консерваторы с правыми идеями. Их объединила нелюбовь к мейнстримной политической повестке, мигрантам и либеральным ценностям. Теперь центральные европейские медиа клеймят их как «наследников Гитлера», а в парламентах все громче звучат заявления о том, что правые политики и их сторонники стали главной угрозой европейским ценностям. «Лента.ру» в рамках проекта «Проблемы первого мира» разбиралась, в чем причина роста популярности ультраправых в Европе и почему их успех привел к расколу в европейском обществе.

Уклон вправо

В 1992 году американский философ Фрэнсис Фукуяма выпустил книгу «Конец истории». В ней обозначалось окончательное завершение главного противостояния второй половины ХХ века — холодной войны. Причем противостояние это было не только геополитическим, но и идеологическим: столкнулись две системы, два образа жизни. Фукуяма считал, что в холодной войне победили не только Соединенные Штаты, ставшие единственной сверхдержавой, — победил сам жизненный уклад Запада, который для американского философа олицетворяла либеральная демократия. Мог ли он знать, что спустя 30 лет Европа вновь станет ареной идеологических столкновений, а ее либеральные ценности подвергнутся жесткой критике.

После падения коммунистических правительств в 1989 году к власти в странах бывшего соцлагеря пришли ориентированные на западные ценности либералы. Но ненадолго. Вскоре их сменили махровые консерваторы. Премьером Венгрии стал Виктор Орбан, добавивший в конституцию упоминания Бога и христианства, а в Польше — партия «Право и справедливость», законодательно ограничившая аборты и права ЛГБТ.

Тогда в Брюсселе это списали на «политическую незрелость» восточноевропейцев, недавно избавившихся от коммунистической диктатуры. Однако вскоре правые политики — или, как их часто называют, популисты (апеллирующие к мнению широких народных масс) — начали набирать популярность и в Западной Европе. Для правящих политических элит это стало тревожным сигналом, а новых правых начали называть ни много ни мало наследниками Гитлера.

«Шведские демократы», «Австрийская партия свободы» и французский «Национальный фронт» стали третьими по популярности партиями в своих странах; «Альтернатива для Германии» победно прошла региональные выборы, а ее союзники из «Пегиды» (Patriotische Europäer gegen Islamisierung des Abendlandes — «Патриотичные европейцы против исламизации Запада») собирали многотысячные демонстрации в крупных немецких городах. В Великобритании евроскептикам удалось добиться выхода страны из ЕС, а в Италии правые популисты из «Лиги Севера» вошли в правительство.

Западная Европа, долгие годы остававшаяся бастионом толерантности и либеральных ценностей, поддалась «правому поветрию». Все то, что определяло облик региона последние 30 лет, подверглось яростной критике.

Правда, надо отметить, что система ценностей, опираясь на которую тысячи избирателей критикуют свои правительства, довольно эклектична. Однако у всех европейских правопопулистских движений есть общие родовые черты, которые объединяют их сторонников от Лиссабона до Варшавы.

Разочарование масс

Главный тезис современного правого популизма — необходимость защиты «простого народа» от коррумпированной элиты, оторванной от своих корней. При этом, как отмечает Бритта Шелленберг, доцент мюнхенского университета имени Людвига и Максимилиана, лидеры популистских партий сознательно выносят за скобки определение, кто именно является «народом». По ее словам, это делается для того, чтобы обойти тот факт, что интересы разных социальных групп зачастую противоречат друг другу. В качестве примера она привела «Альтернативу для Германии», которая отложила вопрос публикации социально-экономической программы партии перед региональными выборами в 2016 году, чтобы не сужать электоральную базу.

Противостоит народу, разумеется, элита, которую лидеры популистов видят такой же гомогенной. По их мнению, вся политическая жизнь нынешней Европы — это лишь имитация. Политики из «системных» партий изображают борьбу между собой, хотя на самом деле представляют один политический класс и имеют единые интересы, заключающиеся в сохранении собственной власти. Причем та же «Альтернатива для Германии» не стесняется в выражениях для обличения такого положения дел. К примеру, она обвиняет ведущие СМИ страны в сговоре с элитами и использует термин Lügenpresse («лживая пресса»), который активно употреблялся нацистами. Критика «некомпетентного политического класса», провалы которого СМИ защищают «потоком лжи», характерна и для Марин Ле Пен из французского «Национального фронта».

Причем такие взгляды в Европе высказывают не только популисты, но и серьезные исследователи. К примеру, профессор Кристофер Лэш в книге «Восстание элит и предательство демократии» пишет, что властные элиты «утратили связь с народом». Об отчуждении между элитами и обществом говорят Томас Пикетти в популярной книге «Капитал в XXI веке» и Джозеф Стиглиц в «Цене неравенства». И у такого единодушия есть причины.

Первые 30 лет после Второй мировой войны в Европе называют «славным тридцатилетием». В этот период началась интеграция, шел бурный экономический и демографический рост, сформировался обширный средний класс.

Европейские правительства с участием все тех же либеральных экономистов приступили к масштабным программам приватизации, сократили социальные выплаты, перестали поддерживать местных производителей, стремясь к максимальному невмешательству государства в дела бизнеса.

Падение Советского Союза лишь усугубило этот процесс. Западным странам больше не надо было окружать заботой своих граждан, чтобы ослабить влияние советской пропаганды и не множить электорат доморощенных коммунистов. Уровень жизни рабочих и части среднего класса упал. Пропасть между миром капитанов бизнеса, политиков, магнатов и «простым человеком» заметно выросла. Как показывает доклад World Inequlity Databes (WID), с 1980 года неравенство в Европе постоянно растет, пусть и не такими темпами, как в США или Азии. Авторы связывают это именно с масштабными программами приватизации, которые прошли в Европе в последней четверти XX века.

В политике послевоенной Европы господствовали центристы, христианские и социал-демократы. Все они провозглашали целью «государство всеобщего благосостояния», просто шли к ней разными путями. Но в конце 1970-х они начали отказываться от своего идеологического ядра и брать на вооружение леволиберальные идеи: поддержку меньшинств и опору преимущественно на средний класс. Особенно заметно это было как раз на примере социалистов, ранее позиционирующих себя как защитников рабочих. Например, Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) при Герхарде Шредере провозгласила курс «новой середины» и переформатировалась в партию среднего класса. Все это привело избирателей центристских партий к разочарованию в своих политических представителях.

Евротюрьма народов

Еще глубже разрыв с элитами ощущается в масштабах всего Евросоюза. В последние годы с ростом влияния институтов ЕС исследователи все чаще говорят о существовании в объединении так называемого дефицита демократии. Население европейских стран участвует напрямую лишь в выборах Европарламента, роль которого невелика. А вот органы, непосредственно принимающие решения, никем не избираются, поэтому граждане воспринимают их как полностью неподотчетные.

Здесь, кстати, и пролегает основное отличие правых популистов новой волны от классических ультраправых партий Европы, выступающих со схожей антибрюссельской и антимигрантской риторикой. Для «старых» правых характерно стремление к жесткой авторитарной организации власти (что можно видеть на примере Орбана в Венгрии или «Права и справедливости» в Польше), в то время как новые популисты апеллируют к демократии и заявляют, что стоят на страже демократических процедур, к уничтожению которых, по их мнению, стремятся нынешние элиты с целью сохранения своей власти.

Поэтому органы власти ЕС часто становятся мишенью критики для популистов. Их обвиняют в попрании национального суверенитета, попытке уничтожить национальное самосознание, нежелании вводить протекционистские меры, что якобы привело к гибели и упадку европейской промышленности. Элиты ЕС видятся популистам представителями некоего «глобалистского» проекта, который в интересах крупного бизнеса переводит промышленность в страны третьего мира (ведь рабочая сила там дешевле) и ввозит мигрантов, чтобы уничтожить европейскую идентичность.

Доцент кафедры коммуникативных исследований Брюссельского университета Бенджамин Де Клин объясняет, что в Европе набирает популярность мнение, что ключевые решения принимаются именно неизбираемыми органами власти и зачастую при участии крупного бизнеса. Это приводит к популистским партиям новый электорат, который видит в ЕС не только угрозу национальной идентичности, но и угрозу демократии.

Новые крестоносцы

Еще один ключевой вопрос, объединяющий европейских правых, — интеграция европейских мусульманских общин. Антимигрантская тема давно стоит на повестке дня, но раньше у ультраправых партий не получалось успешно ее использовать. Дело было как раз в их радикальной повестке.

Популисты — или, как их еще называют, новые правые — работают с антимигрантской темой иначе: они стараются избегать заявлений, которые можно однозначно расценить как ксенофобские. К примеру, лидер французского «Национального фронта» Марин Ле Пен неоднократно подчеркивала, что ее партия не имеет ничего против легальных иммигрантов, встроенных в структуру французского общества. Проблема миграции рассматривается не через призму столкновения культур, а прежде всего с социально-экономической точки зрения: приток дешевой рабочей силы ведет к снижению зарплат и обнищанию общества.

Активно работают правые популисты и на поле своих идеологических врагов. К примеру, «Альтернатива для Германии» критикует правительство за неспособность справиться с радикальным исламским фундаментализмом, который явно противоречит нормам европейского общества — толерантности, демократии, равным правам женщин и представителей ЛГБТ-сообщества. Это делает популистские программы более респектабельными и привлекает под их знамена новых сторонников.

Впрочем, Бенджамин Де Клин считает, что необходимо проводить четкую грань между популизмом и национализмом. По его мнению, не все националистические партии являются популистскими и не все популистские партии — националистическими.

«Они мыслят в разных плоскостях. Националисты стремятся представлять всю нацию, для них существует она сама — и против нее другие [нации]. У популистов же этот раздел идет иначе: народ против элиты. Выходит, что ксенофобия в популистских программах получилась как бы из-за того, что «простой народ» был предан своими элитами, которые отдали предпочтение мигрантам», — поясняет он.

Социальная база

Новый электорат популисты привлекают и за счет социальной риторики. Современная Европа переживает кризис государства всеобщего благосостояния, безработица среди молодежи и неуверенность в завтрашнем дне растет. Об этом свидетельствуют, например, результаты опроса фонда Бертельсманн:

Все это совпало с кризисом левых партий. Часть из них была деморализована падением Советского Союза, часть перешла на неолиберальные позиции, сосредоточившись на защите прав меньшинств и забыв о рабочем электорате.

Его и подобрали правые популисты. Недавние социологические исследования показывают, что основная социальная база французского «Национального фронта» — рабочие и безработные, в то время как за левоцентристскую Социалистическую партию чаще голосуют представители более обеспеченных слоев населения. Рабочие и безработные также составляют основу электората «Австрийской партии свободы».

В Германии же популистов поддерживает мелкий средний класс, разочаровавшийся в Ангеле Меркель и чувствующий себя социально незащищенным. Так, опрос, проведенный журналом Der Spiegel в разгар миграционного кризиса в 2015 году, выявил страх роста безработицы у 43 процентов немцев. Из-за наплыва беженцев граждане также опасались всплеска преступности (51 процент) и терроризма (54 процента). Год спустя опрос продемонстрировал, что 57 процентов немецких граждан ощущают бессилие и невозможность что-либо изменить в своей стране.

Но теперь популистов поддерживает не только рабочий класс, но и бизнес. Часть предпринимателей (прежде всего промышленники) недовольны тем, что их продукция не выдерживает конкуренции с более дешевыми китайскими или индийскими товарами. Этим объясняется то обстоятельство, что во главе праворадикальных популистских партий нередко оказываются представители высших слоев. «Неправильно думать, что электорат популистов — это только люди с социального дна или те, кто конкурирует с мигрантами за работу», — отмечает Бенджамин Де Клин.

Образы будущего

Сейчас наступление правых популистов в Европе замедлилось. Прежде всего это связывают с тем, что европейские правительства предпринимают множество усилий для дискредитации этих политических движений. Однако причины, которые помогли им набрать популярность, не исчезли. Кроме того, политика дискредитации скоро потеряет свою эффективность.

Как считает Бритта Шелленберг, попытки выставить современных популистов наследниками авторитарных режимов ХХ века может привести к обратному эффекту. «Люди слышат, что “Альтернатива для Германии” — это нацисты, а потом видят, что эта партия выступает за расширение местного самоуправления, например. В итоге они понимают, что правительство им врет. И ровно об этом их предупреждали популисты», — объясняет политолог. С этим согласен и Бенджамин Де Клин.

В итоге европейское общество раскалывается все сильнее. Часть молодежи верит заявлениям о том, что избиратели популистских партий — радикалы, стремящиеся разрушить европейские ценности, а потому вполне искренне их ненавидит. Электорат популистов еще больше убеждается в том, что правительство «оторвано от народа» и не желает их слушать. Своих оппонентов они считают «предателями европейской цивилизации». В итоге единая Европа переживает куда более страшный раскол, чем тот, который породило существование социалистического блока. Потому что сейчас он проходит внутри каждого общества, между друзьями, коллегами и даже членами семьи.

https://lenta.ru/articles/2021/11/13/populisti/