15 великих детективов

В хороших детективах у любого злодейства есть объяснение, а на каждое преступление найдется свой Пуаро или Холмс. Литературный критик Анна Наринская выбрала книги, которые лучше всего раскрывают секреты самого востребованного жанра литературы

В основе самой концепции детектива лежит великий обман: этот жанр пред­полагает, что правду узнать можно, что нам рас­скажут, ктó совершил пре­сту­пление и, главное, почему. Эта установка, противо­стоящая беспричин­ности мирового зла, приво­дящей в отчаянье, создает ощущение уюта, кото­рый не может разрушить никакая кровавость и же­сто­кость. Скорее даже наобо­рот: они этому уюту способствуют. Именно поэтому детективы и их авто­ры — предмет самой нежной читатель­ской любви. Замечательный русский интел­лектуал Евгений Левитин, зани­мавшийся Рембрандтом и русским аван­гар­дом, друживший с Харджиевым   и Надеждой Яковлев­ной Ман­дель­штам  , незадолго до своей смерти гово­рил, что одно из пер­вых мест в спи­ске тех, кому он в жизни благодарен, принадлежит Агате Кристи. Это чув­ство, без сомнения, понятно многим.

Приведенный ниже список — не попытка исторического исследования (неко­­­торые авторитеты относят к первым примерам детективного жанра софокловского «Царя Эдипа», а другие — даже библейскую историю о Сусанне и старцах) или объек­тивного рейтинга. И если отсутствие неко­торых очевидных авторов можно объяснить «формальным» подходом (лучшие детек­тивные тексты Честертона и По — это рассказы, а у нас здесь только романы и повести), то предпочтения — только душевной склонно­стью. Почему Дафна дю Морье, а не Дороти Сэйерс  ? А потому что лю­бовь — вещь таинственная и непред­сказуемая. И в детективах именно из-за нее все часто и случается.

1Э. Т. А. Гофман. «Мадемуазель де Скюдери» (1818)

Многие произведения Гофмана так или ина­че построены вокруг загадки, кото­рая с великолепным «а оказывается» взрывается с треском и искрами в самом конце, — взять хотя бы знаменитого «Песочного человека». И вообще, напря­женная таинственность, свойственная практически всем его текстам, даже хулиганским вроде «Принцессы Брамбиллы», — идеальная атмосфера для де­тективной истории. Но именно новелла «Мадемуазель де Скюдери» соединяет это настроение со ставшей впоследствии классической цепочкой «преступле­ние — несправедливое обвинение — поиск истины» — так что то самое конеч­ное «а оказывается» совпадает с читательским вздохом облегчения.

«Мадемуазель де Скюдери» и сегодня ощущается чем-то свежим. Автор смело задействует реальные исторические лица (включая заглавную героиню — зна­менитую писательницу и держательницу салона времен Людовика XIV), поме­щает одну историю внутрь другой и, прокладывая дорогу мисс Марпл  , застав­ляет докапы­ваться до правды старую деву. Единственное, чего здесь может не хватить любителям жанра — дедуктивного метода: мадемуазель де Скю­дери стремится к истине, слушает свидетелей, инстинктивно верит невинному, но не анализирует, не сопоставляет. До того как Огюст Дюпен, персонаж Эдгара По, применит этот метод в «Убийстве на улице Морг», оста­ется еще двадцать три года.

2Уилки Коллинз. «Лунный камень» (1866)

Первый (сошлемся на авторитетное мне­ние Т. С. Элиота  ) полноценный детек­тивный роман. Интрига с пропажей алмаза здесь одновременно сюжет­ный крючок и механизм, заставляющий проявляться характеры. Готовность, с которой многие из персонажей соглашаются объявить удобную кандидатуру виновной, — это психологический лакмус, проверка на вши­вость, ну и пример того, «как не нужно», для читателя (без этого Коллинз, ученик моралиста Диккенса, само собой, обойтись не мог).

И хотя главное здесь не конечное откровение и даже не ход расследования, а выверенная многоголосица героев-рассказчиков и незабываемые второсте­пенные персонажи вроде гадающего на «Робинзоне Крузо» дворецкого Бетте­реджа, то, как точно детали и оговорки складываются в единственно возмож­ное решение головоломки, не может не вызывать восхищения.

Среди авторов детективов Коллинз, похоже, главный перфекционист. Возмож­но, поэтому Борхес в своем знаменитом восхвалении жанра детектива, «кото­рый сохра­няет порядок в эпоху беспорядка»  , упоминает в первую очередь именно его.

3Чарльз Диккенс. «Тайна Эдвина Друда» (1870)

Диккенс, всегда прятавший в своих романах одну, а то и пару детективных историй (вроде тайны происхождения леди Дэдлок и загадки убийства стряп­чего Талкингхорна в «Холодном доме» или причины затвор­ничества мисс Хэвишем в «Больших надеждах») и заразивший этим Достоевского, решил наконец написать роман, полностью посвященный преступлению и его рас­следо­ванию, — и умер, успев только загадать загадку, не оставив к тому же черновиков и планов. Литературный и жизненный сюжет сошлись в одной точке, составив в некотором роде идеальный, замкнутый на себя детектив.

Наиболее достоверной попыткой восста­новить концовку считается работа Дж. Каминга Уолтерса «Ключи к „Тайне Эдвина Друда“», но тщательные литера­туроведческие построения никого не удовлетворяют — продолжения пишутся и оспариваются вот уже сто пятьдесят лет. Известно, что один аме­рикан­ский медиум вызывал дух Диккенса, чтоб он вкратце надикто­вал заду­манное продолжение. Эта запись существует (Елена Блаватская даже перевела ее на рус­ский). Но ей тоже почему-то никто не верит.

4Антон Чехов. «Драма на охоте» (1884)

Великий текст об убийстве и любви, в котором чеховская тонкость и прони­цательность работают на романтически надрывном материале вроде пьес, которые пародирует в «Ионыче» четырнадцати­летний Пава, картинно воскли­цая «Умри, несчастная!». Нас же здесь интересует вот что: этот текст написан за сорок лет до «Убийства Роджера Экройда», знаменитого и считающегося новаторским детектива Агаты Кристи, построенного на том же самом прие­ме — ненадежный рассказчик, играющий нашим доверием. Только у Чехова этот блестящий фо­кус не становится центральным, остается на периферии читательского созна­ния. Потому что главное в «Драме» — общая декларация экзистенциальной несправед­ливости жизни, в которой знание правды не меняет вообще ничего.

5Артур Конан Дойл. «Собака Баскервилей» (1901)

Разумеется, никакой — даже самый анга­жированный — список детективов не может обойтись без Шерлока Холмса. А «Собака» прекрасна не только слож­ностью построе­ния, демонстрирующего, кaк поверхностный человеческий взгляд («доклады» доктора Уотсона) оказывается пищей для взгляда аналити­ческого (объяснения Холмса), но и искусным нагнетанием той самой атмо­сфе­ры тревоги, которая составляет поэтику детектива как жанра.

6Гастон Леру. «Тайна желтой комнаты» (1907)

Тут непонятно за что хвататься: собственно за этот текст или за биографию самого Леру — дрейфусара  , путешественника, репортера, описавшего собы­тия Первой русской революции, автора «Призрака оперы».

Но если все-таки о тексте, то следует сказать вот что. Трудно назвать произве­дение, больше повлиявшее на развитие жанра. Идея возможности преступле­ния в замкнутом и вроде бы никому не доступ­ном про­стран­стве родственна концепции детек­тива как возможности невероятного в сохраняющем рацио­нальность мире, о которой позже говорил писатель Джон Диксон Карр (он, кстати, счи­тал «Тайну желтой комнаты» лучшей детективной историей на све­те). Агата Кристи писала в автобиографии, что решила сочинять детек­тивы, прочитав именно эту книгу. Строки из «Комнаты» цитировал в своих стихах Жак Превер. К переизданию романа написал предисловие Жан Кокто. Будем считать, что этих рекомендаций достаточно.

7Дэшил Хэммет. «Стеклянный ключ» (1931)

Хэммет, без преувеличения, великий писатель, и в этом смысле неважно, что его тексты сконструированы как детективы. Но все-таки эти потрясающие тексты — детективы, так что в этом списке они обязательны. «Стеклянный ключ», с его разочарованным и даже отчасти коррум­пированным следовате­лем поневоле Недом Бомоном, сам писатель любил больше всего. Впрочем, ни «Проклятие Дэйнов», ни «Маль­тий­ский сокол» — романы Хэммета 1929–1930 годов — ему практически не усту­пают.

8Джон Диксон Карр. «Убийство в музее восковых фигур» (1932)

Карра, при всей его известности, можно считать недооцененным автором. Он всегда немного в тени своего кумира Конан Дойла, всегда рассматривается как «биограф», «продолжатель» и «развиватель», а не как самостоятельная фигура. Это несправедливо.

В принципе, именно Карр окончательно помещает преступление на грань между маловероятным и совершенно невозможным. У его героев-расследова­телей Генри Мерривейла, доктора Фелла и особенно Анри Бенколена нет на­стой­чивого христианского антимистицизма отца Брауна   и уверен­ности во всеобщей объяснимости, присущей Холмсу. Они — прямо как герои первого сезона сериала «True Detective» — вот-вот готовы поверить, что в реальности появилась щель, что потустороннее проникло в повсед­нев­ность. Вполне «те­лес­ный» преступник, правда, всегда находится, но странная дрожь потре­во­жен­ной реальности остается.

Читать именно «Убийство в музее восковых фигур» стоит в первую очередь из-за отрица­тельного героя — мефистофе­леобраз­ного красавца со сломан­ным носом, явно насле­дующего антагонисту Холмса профессору Мориарти. И из-за перекличек с вышедшей шестью годами раньше «Новеллой о снах» Артура Шницлера, экранизированной Стэнли Кубриком под названием «С широко закрытыми глазами».

9Агата Кристи. «Убийство в „Восточном экспрессе“» (1934)

Так как спойлеров тут можно не бояться (если все же боитесь, этот пункт луч­ше пропустить), следует сказать следующее: здесь одним махом пере­вернута привычная система, когда преступник по определению на стороне зла, а сыщик должен отдать его в руки закона. В клаустрофобическом помещении поезда, куда нас отправляет Кристи, чуть ли не все — преступники, и при этом они по боль­шому счету невинны. И сыщик понимает и принимает эту невин­ность.

Попробуйте отбросить привычность — забыть экранизации, пересказы и ал­лю­зии на этот сюжет в других произведениях — и увидеть свежим взглядом, насколько это круто.

10Дафна дю Морье. «Ребекка» (1938)

Идеально выверенная концепция прошлого, подстерегающего настоящее. Дю Морье тут наследует Диккенсу, Достоевскому, сестрам Бронте (и даже вполне конкретно «Грозо­вому перевалу»), но при этом подпитывается рас­про­страняющимися идеями феминизма. Это удивительный эксперимент над чи­тателями и особенно над читательницами, чьи симпатии беспрерывно мечутся между нежной и женственной рассказчицей и грозной тенью таинственной Ребекки. По-настоящему сильная женщина еще не может выжить в современ­ном дю Морье мире, но она уже может отомстить.

11Джозефина Тэй. «Дочь времени» (1951)

Изящный пастиш и в то же время достоверное историческое исследование. Немного легкомысленный, но при этом поучительный текст, ставящий под сомнение культурные и исторические репутации. Название цитирует старин­ную английскую поговорку «Правда — дочь времени». Она подразу­ме­вает, что современники легко обманываются и истина часто объявляет себя только последующим поколениям.

Герой многих детективов Тэй инспектор Алан Грант мается от скуки в боль­нице со сломанной ногой. Чтобы развлечься, он решает расследовать преступ­ления Ричарда III, в том числе знаменитое убийство маленьких наследных принцев — сыновей Эдуарда IV, описанное в пьесе Шекспира. И даже вроде бы докапывается до правды. Но от Шекспира просто так не отмахнешься.

12Рэймонд Чандлер. «Долгое прощание» (1953)

Романы Чандлера воплощают собой ту сто­рону детективного жанра, которая, слившись с кинематографом, стала поразительным явлением культуры под на­званием film noir.

Чандлер понимал что-то главное о том, что происходит в тени, в неопределен­ности, на территории между жестокостью закона и жестокостью беззакония, отчаяньем преступления и отчаяньем страсти. Придуманный им частный детектив Филип Марлоу — один из главных образов хорошего плохого парня в мировой культуре. Точнее всего его играл Хамфри Богарт, но все-таки луч­ший фильм по Чандлеру — «Долгое прощание» Роберта Олтмана. Там Марлоу играет Эллиотт Гулд, действие перенесено в хипповски-гангстер­скую Кали­фор­нию семидесятых, а в воздухе висит фирменная чандлеровская безысходность.

13Умберто Эко. «Имя розы» (1980)

Сам Эко говорил, что постмодернистская позиция напоминает положение чело­века, влюбленного в очень образованную женщину, которой невозможно сказать «люблю тебя безумно», так как она пони­мает, что подобные фразы — прерогатива бульварных романов, и приходится говорить: «Как говорится в бульварных романах, „люблю тебя безумно“». И если воспри­нимать это серьезно, то выходит, что фетиш доступного, массового постмодернизма — роман «Имя Розы» — создан не совсем с постмодернистской позиции. Потому что эта деконструкция детектива складывается в детектив, который можно в том числе воспри­ни­мать прямолинейно, не считывая намеки и аллюзии, не погружаясь в исто­рические экскурсы, а просто ожидая разгадку. И вот как раз это дает нам возможность любить эту книгу безумно. Не «как гово­рится», а просто — очень-очень.

14Мартин Круз Смит. «Парк Горького» (1981)

Памятник западной заинтригованности Советским Союзом — холодной таин­ственной пустыней, где творятся страшные вещи и живут самые красивые в мире девушки. Невероятный успех этого романа породил целую серию книг о московском следователе Аркадии Ренко (в экранизации 1983 года его сыграл Уильям Херт). Персонаж Ренко пережил крушение СССР, а последний роман о нем (отчасти основанный на собы­тиях вокруг гибели Анны Политковской) вышел в 2013-м. Но никакого сравнения с первой книжкой последующие не выдерживают.

В стаявших по весне сугробах парка Горького обнаружены три трупа — лица и кончики пальцев срезаны, чтоб их нельзя было идентифицировать. Ниточки от пре­ступ­ления ведут на самый верх советского истеблишмента, следователь сталкивается с системой.

Особый интерес представляет то, как вос­принимался этот текст в Москве нача­ла восьмидесятых. Это была настоящая лихо­радка. Несколько оказавшихся в Москве экземпляров те, кто знал англий­ский, брали друг у друга на ночь. А потом пересказывали этот роман группам жаждущих, скинувшихся в пользу рассказчика по рублю.

Ностальгический для многих текст, важный для понимания «кем мы когда-тобыли для них и кто они были нам».

15Пи Ди Джеймс. «Первородный грех» (1994)

Филлис Дороти Джеймс, конечно, наследует Агате Кристи, но в ее текстах куда больше социального, критики современной Англии и современного мира в прин­ципе (она, кстати, автор знаменитого романа-антиуто­пии «Дитя чело­веческое»).

«Первородный грех» — подробное описание пейзажа благопристойного Лон­дона с дотошным перечислением всех скелетов во всех шкафах буржуазной богемы. Убийство здесь не отклонение, а симптом. Инспектор Адам Далглиш непременно найдет виновного — но это ничего не поме­няет. Современная система подпитывается преступлениями, и новое непременно совершится. А это, кроме прочего, значит, что новый детектив будет написан.