Влияние массмедиа, культуры и воспитания на уровень насилия в обществе сильно преувеличено, считает когнитивный психолог Стивен Пинкер. По его мнению, вместо того чтобы искать, кто учит детей агрессии, лучше попытаться понять, как человек с детства учится свою агрессию сдерживать. Издательство «Альпина нон-фикшн» к ярмарке non/fiction19 выпустило его книгу «Чистый лист. Природа человека. Кто и почему отказывается признавать ее сегодня», в которой ученый объясняет, почему врожденный характер некоторых человеческих свойств стали отрицать и чем это может навредить. «Теории и практики» публикуют отрывок.
Раньше считалось, что современные охотники-собиратели, позволяющие нам составить впечатление о жизни в доисторических обществах, участвуют исключительно в ритуальных стычках, которые прекращаются, как только падет первый воин. Сегодня стало известно, что они убивали друг друга в таких масштабах, в сравнении с которыми ужасы наших мировых войн меркнут. Археологические данные тоже не дают повода для оптимизма. Похороненные в земле и спрятанные в пещерах, лежат молчаливые свидетели кровавой доисторической эпохи, растянувшейся на сотни тысяч лет. В раскопках находят скелеты со следами скальпирования, с повреждениями от топора и с застрявшими стрелами; томагавки и булавы, бесполезные на охоте, созданные специально для убийств; фортификационные сооружения, такие как частоколы из заостренных палок. Наскальные рисунки на разных континентах изображают людей, стреляющих друг в друга из луков, метающих копья или бумеранги, и людей, поверженных этим оружием. Десятилетиями «антропологи мирного толка» отрицали, что какая-либо группа людей когда-либо практиковала каннибализм, но свидетельства обратного накапливались, а недавно была найдена и неопровержимая улика. В раскопках стоянки 850-летней давности на юго-западе Америки археологи обнаружили человеческие кости, которые были разрублены точно так же, как кости животных, употребляемых в пищу. Найдены следы человеческого миоглобина (мышечного белка) на черепках керамической посуды и — о да! — в окаменевших человеческих экскрементах. Представители Homo antecessor, родственника общего предка неандертальца и современного человека, тоже резали и убивали друг друга, так что насилие и каннибализм можно проследить на протяжении как минимум 800 000 лет.
Война — это лишь один из способов убийства человека человеком. В большинстве регионов мира война сводится к насилию меньшего масштаба — к этническим и территориальным конфликтам, кровной мести и обычным убийствам. И несмотря на несомненный прогресс, ничего похожего на мир мы здесь не наблюдаем. Хотя в странах Запада число убийств сократилось за последнее тысячелетие как минимум десятикратно, а то и стократно, в XX веке только в Соединенных Штатах от рук убийц погибло около миллиона человек, и для американца вероятность в течение жизни стать жертвой убийства составляет порядка половины процента.
История вменяет нашему виду в вину не только количество убийств, но и их атрибутику. Сотни миллионов христиан украшают свои дома и тела копией приспособления, ставшего орудием немыслимо мучительной смерти людей, которые были помехой для римских политиков. И это лишь один пример бесчисленного разнообразия пыток, изобретенных человеческим умом за тысячелетие, и многие из них достаточно привычно воспринимаются и в нашем лексиконе: распять, четвертовать, содрать кожу, забить камнями, задушить, сжечь заживо, посадить на кол, удавка, виселица. […]
Сокращение насилия в большом и в малом — одна из основных наших нравственных задач. Мы должны использовать все доступные нам интеллектуальные средства, чтобы понять, что же в человеческом разуме и в нашем социальном устройстве заставляет людей убивать и мучить друг друга. Но, как и в случае других нравственных вопросов, исследованных в этой части книги, попытке выяснить, что происходит, мешает стремление узаконить «правильный» ответ. Что касается насилия, «правильный» ответ состоит в том, что оно никак не связано с человеческой природой, это патология, вызванная пагубным влиянием извне. Насилие — поведение, которому нас учит культура, или инфекционное заболевание, распространенное в определенной среде.
Эта гипотеза стала центральной догмой светской веры и постоянно декларируется в публичных проповедях, словно ежедневная молитва или клятва верности. Вспомните резолюцию ЮНЕСКО, предложенную Эшли Монтегю, о том, что биология поддерживает этику «всеобщего братства», или антропологов, считавших, что «ненасилие и мир, вероятно, были нормой для большей части доисторического периода человечества». В 1980-х многие общественно-научные организации одобрили Севильское заявление, в котором говорилось, что утверждать, будто сам мозг человека предполагает насилие или что наш вид прошел отбор по склонности к насилию, «некорректно с научной точки зрения». «Война — это не инстинкт, это изобретение», — писал Ортега-и-Гассет, проводя параллель с другим своим заявлением, что у человека нет природы, есть только история. Недавняя Декларация ООН по искоренению насилия в отношении женщин объявляет, что «насилие — часть исторического процесса, оно неестественно и не предопределено биологически». В сообщении, сделанном в 1999 году Национальным объединенным фондом по предотвращению насилия, утверждается, что «насилие — это выученное поведение».
Еще один признак этого основанного на вере подхода к насилию — твердая уверенность, что конкретные средовые объяснения верны. Постоянно повторяется, что мы знаем причины насилия и знаем, как избавиться от него. Только недостаточная настойчивость мешает нам сделать это. Вспомним слова Линдона Джонсона: «все мы знаем», что условия, в которых расцветает насилие, — это неграмотность, дискриминация, бедность и болезни. Статья, опубликованная в популярном журнале в 1997 году и посвященная насилию, цитирует клинического генетика, вторящего Джонсону:
Мы знаем, что порождает насилие в нашем обществе: бедность, дискриминация, ошибки системы образования. Не гены — причина насилия в обществе, а наша социальная система.
Авторы статьи, историки Бетти и Дэниел Кевлс, соглашаются:
Нам необходимо лучшее образование и питание, нам нужно вмешиваться в дисфункциональные семьи и в жизнь детей, подвергающихся жестокому обращению, вплоть до изъятия их из-под контроля некомпетентных родителей. Но подобные решения будут стоить дорого и вызовут неоднозначную общественную реакцию.
Догма, что насилие — это выученное поведение, заставляет искать причины насилия в конкретных составляющих американской культуры. Член группы по контролю детских игрушек недавно сказал журналисту: «Насилие — выученное поведение. Каждая игрушка учит. Вопрос в том, чему вы хотите научить своих детей». Жестокость на экране — еще один обычный подозреваемый. Как недавно написали два эксперта по охране здоровья:
Реальность такова, что дети учатся ценить и использовать насилие для решения проблем и для того, чтобы справиться с сильными чувствами. Они учатся этому у ролевых моделей в семье и обществе. Они учатся этому у героев, которых мы показываем им по телевидению, в кино и видеоиграх.
Жестокое обращение с детьми, против которого недавно было выдвинуто обвинение в книге Ричарда Родса «Почему они убивают» (Why They Kill), — третья предполагаемая причина. «Трагедия в том, что люди, которые были жертвами насилия, очень часто становятся преступниками сами», — сказал президент Фонда политики уголовного судопроизводства. «Это замкнутый круг, который можно разорвать, однако это потребует определенных расходов. Как общество, мы не вкладывали сюда ресурсов». Обратите внимание, что в этих напыщенных утверждениях («насилие — выученное поведение») звучат скорее уверенность, что это истина («реальность такова»), и обвинение, что нам не хватает настойчивости («мы не вкладываем сюда ресурсы»), чем признание непонимания, как решать эту проблему.
Многие объяснения винят «культуру», воспринимаемую как суперорганизм, который учит, раздает команды и распределяет награды и наказания. […] Когда культура воспринимается как сущность со своими убеждениями и желаниями, убеждения и желания реальных людей не имеют значения. После того как Тимоти Маквей взорвал административное здание в Оклахома-сити в 1995 году, убив 168 человек, журналист Алфи Кон озадачил американцев, которые «разглагольствовали о личной ответственности», приписав ответственность за взрыв американскому индивидуализму: «Пагубное пристрастие к конкуренции — часть культуры этой страны. И в классах, и на спортивных полях нас учат, что другие люди — препятствие для личного успеха». Похожее объяснение возлагало вину за взрыв на американские символы, такие как государственная печать, на которой изображен орел, сжимающий в лапе стрелы, и девизы штатов, в том числе «Живи свободным или умри» (Нью-Гэмпшир) и «Мечом мы устанавливаем мир, но мир под знаменем свободы» (Массачусетс).
Новая популярная теория относит американскую склонность к насилию к опасной и типично американской концепции мужественности, насаждаемой с детства. Социальный психолог Элис Игли объясняет всплеск эпизодов беспорядочной стрельбы в общественных местах так: «Такое поведение было частью мужской роли, как она интерпретировалась в американской культуре, начиная с традиций первых поселенцев». В соответствии с этой теорией, популяризованной бестселлерами вроде книг Дэна Киндлона «Воспитывая Каина» (Raising Cain) и Уильяма Поллака «Настоящие мальчики» (Real Boys), мы сейчас переживаем «национальный кризис мальчишества в Америке», спровоцированный тем, что мальчиков принуждают отделяться от своих матерей и подавлять свои эмоции. «Что с нашими мужчинами?» — спрашивает статья в Boston Globe Magazine. «Агрессивное поведение, эмоциональную отчужденность и высокий уровень наркотической зависимости невозможно объяснить гормонами», — отвечает она. «Проблема, говорят эксперты, в культурных представлениях о мужественности — все они содержатся в одной фразе: “настоящий мужчина”».
«Всего 200 исследований были посвящены поиску связи между насилием в массмедиа и агрессивным поведением, и больше чем в половине случаев доказать связь не удалось»
Утверждение, что «насилие — это выученное поведение», — мантра, повторяемая благонамеренными людьми, чтобы показать свою уверенность в том, что уровень насилия можно снизить. Оно не основано ни на каких адекватных исследованиях. Печально, что, несмотря на повторяющиеся заверения, будто «мы знаем, какие условия порождают насилие», на самом деле мы вряд ли имеем об этом какое-то представление. Резкие колебания уровня преступности — подъем в 1960-х и в конце 1980-х, снижение в конце 1990-х — не поддаются каким-либо простым объяснениям. И роль обычных подозреваемых совершенно не доказана, а некоторые идеи о причинах насилия заведомо ложны. Это наиболее очевидно в отношении таких факторов, как «питание» и «болезни», которые бездумно включены в список социальных зол, предположительно порождающих насилие. Мягко говоря, нет никаких свидетельств, что насилие возникает из-за недостатка витаминов или из-за бактериальных инфекций. Но и другие гипотетические причины также страдают от недостатка доказательств.
У агрессивных родителей дети часто агрессивны, но люди, которые делают из этого вывод, что агрессии учатся от родителей в «замкнутом цикле насилия», не учитывают вероятность того, что склонность к насилию может быть и унаследована, а не только выучена. До тех пор пока мы не посмотрим на приемных детей и не покажем, что они ведут себя скорее как их приемные, а не как их биологические родители, «циклы насилия» ничего не доказывают. Да и психологи, замечающие, что мужчины совершают больше актов насилия, чем женщины, и возлагающие вину на культуру «мужественности», носят интеллектуальные шоры, которые не дают им заметить, что мужчины и женщины различаются не только социальными ролями, но и биологически. Американские дети, конечно, знакомы с жестокими ролевыми моделями, но они также знают о клоунах, священниках, фолк-певцах и трансвеститах; вопрос в том, почему дети предпочитают подражать одним, а не другим.
Чтобы показать, что причины насилия лежат в особых мотивах американской культуры, нужны как минимум свидетельства, что другие культуры, в которых присутствуют те же мотивы, тоже более склонны к насилию. Хотя даже существование такой корреляции не доказывало бы, что это культурные мотивы порождают насилие, а не наоборот. Но начнем с того, что такой корреляции может и не существовать.
Во-первых, не только американской культуре присуще насилие. Насилие существует во всех обществах, и Америка не самая жестокая страна в истории и даже в современном мире. В большинстве стран третьего мира и во многих бывших республиках Советского Союза насилия гораздо больше, хотя там и нет ничего похожего на американскую традицию индивидуализма. Что касается культурных норм маскулинности и сексизма, в Испании есть мачизм, в Италии — браггадочио, а в Японии — жесткие гендерные роли, и при этом уровень убийств там в разы меньше, чем в Соединенных Штатах, где феминизм имеет больше влияния. Архетип мужественного героя, готового на насилие ради защиты справедливости, — один из самых распространенных мотивов мифологии, и он присутствует во многих культурах со сравнительно низким уровнем насильственных преступлений. Джеймс Бонд, например, у которого даже есть лицензия на убийство, — британец, а фильмы о боевых искусствах популярны во многих промышленно развитых странах Азии. В любом случае только книжный червь, никогда не видевший ни одного американского фильма или телепрограммы, может считать, что они восхваляют жестоких фанатиков вроде Тимоти Маквея или подростков, расстреливающих одноклассников в школьной столовой. Мужественные герои в массмедиа высокоморальны: они сражаются с плохими парнями.
Для консервативных политиков и либеральных работников здравоохранения идея, что главная причина насильственных преступлений в Америке — это насилие в средствах массовой информации, — глубинное убеждение. Американская медицинская ассоциация, Американская психологическая ассоциация и Американская академия педиатрии докладывали Конгрессу, что из 3500 исследований, изучавших эту связь, только 18 ее не обнаружили. Любой специалист в области общественных наук почует здесь сомнительный запашок, и психолог Джонатан Фридман решил проверить цифры лично. На самом деле всего 200 исследований были посвящены поиску связи между насилием в массмедиа и агрессивным поведением, и больше чем в половине случаев доказать связь не удалось. В прочих исследованиях были выявлены незначительные корреляции, которые можно объяснить и другими причинами, например что агрессивные дети ищут жестоких развлечений и просмотр насыщенных действием лент на короткое время (но не навсегда) возбуждает их. Фридман и несколько других психологов, делавших научные обзоры, пришли к заключению, что наблюдение насилия на экране либо незначительно влияет на агрессивное поведение в жизни, либо не имеет никакого эффекта вообще. Реальные примеры из новейшей истории говорят то же самое. Веками до изобретения кино и телевидения люди обнаруживали больше жестокости, чем теперь. Канадцы смотрят те же телевизионные шоу, что и американцы, но уровень убийств в Канаде в четыре раза ниже. После того как в 1995 году британская колония остров Святой Елены обзавелась телевидением, ее жители не стали более агрессивны. Увлечение жестокими компьютерными играми началось в 1990-х, а уровень преступности в этот период снизился.
А как насчет других привычных подозреваемых? Оружие, дискриминация и бедность влияют на уровень насилия, но ни в коем случае не прямо или однозначно. Оружие действительно упрощает убийство — разрядить пистолет порой легче, чем разрешить конфликт, что умножает количество смертей в крупных и мелких стычках. Тем не менее в те времена, когда огнестрельное оружие еще не было изобретено, уровень преступности был устрашающе высок во многих обществах. Кроме того, люди не убивают друг друга автоматически только потому, что у них есть доступ к оружию. Израильтяне и швейцарцы вооружены до зубов, но уровень насильственных преступлений против личности в этих странах ниже, да и среди американских штатов самый низкий уровень убийств в штатах Мэн и Северная Дакота, где пистолет есть почти в каждом доме. Идея, что оружие увеличивает количество преступлений со смертельным исходом, звучит, безусловно, правдоподобно, однако доказать ее так трудно, что в 1998 году ученый-правовед Джон Лотт опубликовал статистику и ее анализ в книге под названием, опровергающим этот тезис: «Больше оружия — меньше преступлений» (More Guns, Less Crime). Даже если он не прав, а я подозреваю, что это так, доказать, что больше оружия — больше преступлений, не так-то легко.
Что касается дискриминации и бедности, то и здесь сложно доказать прямую причинно-следственную связь. Китайские иммигранты в Калифорнии в XIX веке и американские японцы во время Второй мировой войны сталкивались с жесточайшей дискриминацией, но они не отреагировали на нее повышением уровня насилия. Женщины беднее мужчин, в деньгах нуждаются сильнее — чтобы прокормить детей, однако они вряд ли пойдут грабить, угрожая применением силы. Различные субкультуры с одинаковым уровнем бедности могут радикально различаться по уровню насилия, и, как мы увидим далее, во многих культурах довольно обеспеченные люди могут с готовностью открывать огонь на поражение. И хотя никто не стал бы возражать против продуманной программы, которая гарантированно сокращает преступность, нельзя относить ее высокий уровень на счет недостаточной настойчивости в выполнении социальных программ. Первый расцвет этих программ пришелся на 1960-е годы, время, когда количество насильственных преступлений резко подскочило.
Исследователи, ориентированные на науку, повторяют другую мантру: «Насилие — это проблема здравоохранения». Согласно выводам Национального института психиатрии, «агрессивное поведение можно лучше понять — и предотвратить, — если подходить к нему как к заразному заболеванию, которое распространяется среди наиболее восприимчивых к инфекции людей и бедноты». Теории общественного здравоохранения вторили многие профессиональные организации, например Американское психологическое общество и Центры по контролю и профилактике заболеваний, а также такие разные политические фигуры, как министр здравоохранения администрации Клинтона и республиканский сенатор Арлен Спектер. Подход с позиции здравоохранения пытается определить «факторы риска», более свойственные бедной, чем материально благополучной среде. Они включают недостаток заботы и жестокое обращение в детстве, жесткое и непоследовательное воспитание, развод родителей, плохое питание, отравление свинцом, травмы головы, запущенный синдром гиперактивности и дефицита внимания, употребление алкоголя и крэк-кокаина во время беременности.
Исследователи, принадлежащие к этой традиции, гордятся тем, что их подход и «биологический» (они анализируют телесные жидкости и изучают снимки мозга), и «культурный» (они ищут в окружающей среде причины, которые влияют на состояние мозга и которые можно было бы искоренить неким эквивалентом санитарных мероприятий). К сожалению, в этой аналогии есть очевидный изъян. Определение болезни или расстройства гласит, что это страдание, которое испытывает больной человек из-за неправильного функционирования механизмов его собственного тела. Но, как сказал один из авторов журнала Science: «В отличие от большинства болезней, обычно не агрессор считает агрессию проблемой, а его окружение. Агрессивные люди могут считать, что действуют нормально, а некоторые даже наслаждаются своими периодическими агрессивными вспышками и сопротивляются лечению». Кроме банальности, что одним людям и местам насилие свойственно больше, чем другим, теория общественного здравоохранения ничего не может нам предложить. […]
«Чтобы понять насилие, нужно забыть о нашем отвращении к нему и выяснить, почему оно иногда может быть выгодно с личной и с эволюционной точки зрения»
Есть много причин считать, что человеческая агрессивность — не болезнь или отравление в буквальном смысле, а часть нашего устройства. Прежде чем представить их, позвольте мне развеять два опасения.
Первое — что поиск корней агрессивности в человеческой природе равносилен сведению причин насилия к плохим генам жестоких личностей и оскорбительному предположению, что в этнических группах с высоким уровнем насилия такие гены должны быть распространены больше.
Нет сомнений, что некоторые индивиды по природе своей более склонны к насилию. Начнем с мужчин: во всех культурах мужчины убивают мужчин в 20–40 раз чаще, чем женщины — женщин. И львиная доля убийц — молодые мужчины в возрасте от 15 до 30 лет. К тому же некоторые из них более агрессивны, чем другие. Согласно одной из оценок, 7% молодых мужчин совершают 79% насильственных преступлений. Психологи обнаружили, что индивидуумы, склонные к насилию, имеют вполне определенный склад личности. Они импульсивны, не слишком умны, гиперактивны и страдают от дефицита внимания. Их описывают как обладателей «оппозиционного темперамента»: они злопамятны, легко раздражаются, сопротивляются контролю, целенаправленно выводят людей из себя и склонны перекладывать вину на других. Психопаты, люди, у которых отсутствует совесть, — самые жестокие из них и составляют значительный процент убийц. Эти личностные черты проявляются в раннем детстве, сохраняются на протяжении всей жизни и в значительной степени наследуемы, хотя, конечно, далеко не полностью.
Садисты, горячие головы и прочие прирожденные убийцы — лишь часть проблемы насилия, и не только из-за вреда, который они причиняют, но и из-за агрессивной позиции, в которую они загоняют других, вынуждая их прибегать к сопротивлению и самозащите. Но главная моя мысль в том, что они не основная часть проблемы. Войны начинаются и заканчиваются, уровень преступности скачет, общества меняются с милитаристских на пацифистские и обратно за одно поколение, и все это без всяких изменений частоты проявления генов. Хотя сегодня этнические группы различаются по среднему уровню насилия, эта разница не нуждается в генетическом объяснении, потому что уровень насилия в группе в один исторический период сравним с данными для любой другой группы в другой период. Покладистые сегодня скандинавы — потомки кровожадных викингов, а Африка, разрушенная войнами, последовавшими за распадом колониализма, очень похожа на Европу после падения Римской империи. Вероятно, у любой этнической группы, добравшейся до сегодняшнего дня, в недалеком прошлом были воинственные предки.
Второе опасение — что, если люди наделены мотивацией насилия, они не могут его не проявлять или же должны быть агрессивны постоянно, словно тасманский дьявол из диснеевского мультфильма, который мечется по округе, оставляя за собой хаос и разрушение. Этот страх — реакция на допотопные идеи об обезьянах-убийцах, жажде крови, стремлении к смерти, территориальном инстинкте и жестоком мозге. В действительности если мозг и оснащен стратегиями насилия, то это стратегии, обусловленные обстоятельствами, связанные со сложной системой, вычисляющей, когда и где их следует применять. Даже животные используют агрессию весьма избирательно, а люди, чья лимбическая система связана с увеличенными лобными долями, разумеется, тем более рассудительны. Большинство взрослых людей сегодня живут, вообще не используя «клавиши насилия».
Так каковы же свидетельства, что в процессе эволюции наш вид мог развить механизмы произвольного насилия? Первое, о чем нужно помнить, что агрессия — это организованная, целенаправленная деятельность, а не явление, которое может произойти в результате случайного сбоя. Если ваша газонокосилка не останавливается после того, как вы отпустили рычаг, и повреждает вам ногу, вы можете предположить, что рычаг заело или что-то еще сломалось. Но если газонокосилка лежит в засаде, выжидая, когда вы выйдете из гаража, и потом гоняется за вами по лужайке, вы будете вынуждены прийти к выводу, что кто-то установил в нее чип с соответствующей программой.
Тот факт, что и наши кузены шимпанзе не гнушаются умышленным геноцидом, повышает вероятность того, что к насилию нас приспособили не только специфические особенности конкретной человеческой культуры, но и силы эволюции. А повсеместность насилия в человеческих обществах на протяжении истории и в доисторический период — это еще более явный намек на то, что мы к нему приспособлены весьма неплохо.
Если же рассматривать человеческое тело и мозг, то можно найти более явные признаки их приспособленности для агрессии. Крупный размер, сила и массивность мужского торса выдают зоологические тайны эволюционной истории насилия в ходе мужского соперничества. Есть и другие признаки — влияние тестостерона на доминантность и склонность к насилию, эмоция гнева (вместе с рефлексивным оскаливанием зубов и сжиманием кулаков), реакция вегетативной нервной системы с говорящим названием «дерись или беги» и тот факт, что дезорганизация тормозящих систем мозга (алкоголем, повреждением амигдалы, лобных долей или дефектом генов, задействованных в метаболизме серотонина) может привести к агрессивным атакам, инициированным нейронными цепями лимбической системы.
Мальчики во всех культурах по собственному желанию участвуют в грубых играх без правил, которые, несомненно, представляют собой подготовку к дракам. […] И дети проявляют насилие задолго до того, как на них смогут повлиять военные игрушки или культурные стереотипы. Самый агрессивный возраст — это не юность, а раннее детство: по данным проведенного недавно крупного исследования, почти половина мальчиков в возрасте двух лет и несколько меньший процент девочек дерутся, кусаются и пинаются. Его автор подчеркивает: «Малыши не убивают друг друга, потому что мы не даем им в руки ножи и пистолеты. Вопрос… на который мы пытались ответить последние тридцать лет, — как дети учатся агрессии. Но это неверный вопрос. Правильный вопрос — как они учатся агрессию сдерживать».
Насилие занимает ум человека в течение всей жизни. По данным независимого исследования, проведенного в нескольких странах психологами Дугласом Кенриком и Дэвидом Бассом, более 80% женщин и 90% мужчин фантазируют об убийстве людей, которые им не нравятся, особенно соперников в любви, приемных родителей и тех, кто унижает их публично. Люди всех культур получают удовольствие, размышляя об убийствах, если судить по популярности детективных романов, криминальных драм, шпионских триллеров, шекспировских трагедий, библейских историй, героических мифов и былин. […] Людям также нравится смотреть на стилизованные битвы, которые мы называем «спортом»: соревнования по стрельбе, погони, драки, где есть победитель и побежденный. Если судить по языку, то и множество других действий воспринимается как форма агрессии: интеллектуальные прения (срезал, уничтожил, разгромил идею или ее защитника), социальные реформы (победить преступность, бороться с предубежденностью, война с бедностью, война с наркотиками) и лечение заболеваний (победить СПИД, борьба с раком).
На самом деле сам вопрос, что пошло не так (социально или биологически), когда человек совершил насилие, неправильно поставлен. Почти все мы признаем, что насилие необходимо — для защиты себя, своей семьи, невинных жертв. Философы-моралисты подчеркивают, что существуют обстоятельства, в которых даже пытки оправданны, — например, когда пойманный террорист заложил бомбу с часовым механизмом в многолюдном месте и отказывается сказать, где именно. Вообще, будет ли агрессивный склад ума назван героическим или патологическим, часто зависит от того, чьим интересам он служит. Борец за свободу или террорист, Робин Гуд или вор, член добровольческой организации по охране порядка или линчеватель, защитник или милитарист, мученик или камикадзе, генерал или главарь банды — это субъективное, оценочное суждение, а не научная классификация. Я сомневаюсь, что мозг или гены большинства прославляемых героев отличаются от мозга и генов их осуждаемых двойников.
В этом вопросе я согласен с радикальными учеными, которые настаивают, что мы никогда не поймем насилия, изучая только мозг или гены склонных к нему людей. Насилие — не только биологическая и психологическая, это еще социальная и политическая проблема. Тем не менее феномены, которые мы называем «социальными» или «политическими», — это не внешние явления, которые, подобно пятнам на солнце, мистическим образом влияют на человеческие дела, это представления, разделяемые индивидуумами в конкретном месте и времени. Так что невозможно понять насилие без всестороннего осмысления человеческого разума. […]
Первое, что нужно сделать, чтобы понять насилие, — забыть о нашем отвращении к нему и выяснить, почему оно иногда может быть выгодно с личной и с эволюционной точки зрения. А для этого нужно переформулировать вопрос: не почему насилие совершается, а как нам удается его избежать. Мораль, в конце концов, не появилась в момент Большого взрыва, заполнив Вселенную подобно фоновой радиации. Ее изобрели наши предки после миллиардов лет нравственно нейтрального процесса, известного как естественный отбор.
https://theoryandpractice.ru/posts/16380-litsenziya-na-ubiystvo-pochemu-chelovek-sklonen-k-agressii-i-kak-kultura-vliyaet-na-uroven-nasiliya
