Развитие рыночных реформ в КНР преследовало своей целью не столь смену формы собственности, сколько обеспечение устойчивого экономического роста – ведь до начала реформ Китай был очень бедной страной.

В 1978 г., по самым оптимистическим оценкам, подушевой ВВП КНР по паритету покупательной способности не превышал $978 (против $18 400 в США и $6600 в СССР). При этом в 1978 г. номинальная зарпла­та рабочего в Китае составляла менее 1% от зарплаты рабочего в США или Японии, а до 250 млн человек жили за официальной чертой бедности. Весь экспорт оценивался в $10 млрд, а валютные резервы составляли $167 млн.

Толчок к отказу от тотального доминирования государственной и коллективной (а по сути – той же государственной) собственности дали два события: сначала «великий голод» 1959–1961 гг., жертвами которого стали миллионы людей, а несколько позже – события 1962 г. в Шэньчжене, откуда китайцы десятками тысяч попытались прорвать­ся в Гонконг в поисках лучшей доли. В том же 1962 г. Дэн Сяопин заявил: «Какая фор­ма производственных отношений самая эффективная, ту и надо избрать, какая форма в какой местности может достаточно легко восстановить и развить сельскохозяйствен­ное производство, ту и надо избрать; какую форму народ желает видеть, ту мы и дол­жны избрать, и если она незаконна – сделать ее законной». Эти идеи были реализованы гораздо позже, но осмысление их началось еще полвека назад.

После «культурной революции», в конце 1970-х гг. крестьянство, освобожденное посредством реформ, не только стало основой для стабильного развития сельского хозяйства (так как китайцы неизменно верят, что «если есть зерно, то и на сердце спокойно»), но и сформировало рынок для потребительских товаров, сделало возможным первонача­льное накопление капитала, а также стало движущей силой процесса урбанизации (в 1978–1998 гг. население городов в среднем ежегодно увеличивалось на 14,5 млн чело­век). Со второй половины 1970-х начался приток иностранных инвестиций в Шэньч­жень, Гуанчжоу и другие особые районы (причем около 80% составляли капиталы из Гонконга, Макао и Тайваня). Все это подготовило масштабные реформы 1990-х гг.

Масштабные перемены начались после знаменитого «южного турне» Дэн Сяопина в 1992 г. В Китае не слишком любят использовать термин «приватизация» – прежде всего потому, что классической приватизации в стране проведено не было. Правительство скорее допускало инвесторов на рынок для создания новых бизнесов, чем по­зволяло им бесконтрольно выкупать прежде принадлежавшие ему активы.

Причины понятны: с одной стороны, у небольших китайских компаний появились возможности инвестировать в расширение производства; с другой стороны, иностранные корпорации с 1979 по 2008 г. вложили в экономику страны $852,6 млрд, причем 81% этой суммы пришло из Азии, Европы и США. В Китае не государственный сектор сжимался в размерах, а частный сектор естественным образом расширялся. В итоге, если в 1978 г. на предприятия, находившихся в народной собствен­ности, приходилось 77,6% промышленной продукции, а на «коллективные» – 22,4%, то в 2009 г. государственный сектор обеспечивает лишь 26,7% производимой продук­ции, 26,9% общей прибыли и 20,4% занятости, а частный – соответственно 29,6, 28,0 и 33,7%. Поэтому можно утверждать, что переход от огосударствленной экономики к диверсифицированной был достаточно быстрым и эффективным.

Особенно важно то, что Китай, выбрав свой особый путь приватизации, начал наступление не с гос­предпри­ятий, составлявших основу национальной экономики, а с деревни и мелкого бизнеса. Очень важную роль сыграло конструктивное взаимодействие с внешним миром: сегодня более половины от общего объема китайско­го экспорта обеспечивается компаниями с иностранным капиталом.

В 1990-е годы, которые стали переломными для китайской экономики, приватизировались в основном те государственные предприятия, которые не вписались в ры­нок, – причем делалось это обычно через процедуру банкротства. Государство стреми­лось сохранить за собой лишь высокодоходные и эффективные бизнесы. В результате сегодня оно контролирует табачную промышленность (на 100%), инфраструктурное строительство (на 90%), электроэнер­гетику (на 88%), нефтедобычу и перера­ботку (на 85,5%), коммунальные услуги (на 67,8%), а также производство автомобилей (более чем на 40%). В большинстве отраслей обрабатывающей промышленности и строительстве госкомпании обеспечивают не более 20%, а в химической промышленности, производстве электроники и медицинских препаратов, пищевой промыш­ленности – менее 20% валового продукта. В сфере услуг госкомпании в основном со­средоточены в финансовом секторе, а в оптовой и розничной торговле, в обществен­ном питании, гостиничном бизнесе, пассажиро- и грузоперевозках они вообще не представлены.

Однако все это не значит, что государство ушло из экономики. Напротив, секрет китайского «экономического чуда» – в умелом сочетании государственного, частного и международного бизнеса. Среди 500 крупных государственных предприятий 63 – компании с годо­вой выручкой 100 млрд юаней и более, тогда как частных компа­ний такого масштаба в стране всего пять (Huawei, Shagang Group, Haier, Suning, Gome). Общая сумма прибыли 500 крупнейших частных фирм составила в прошлом году 217 млрд юаней – что меньше прибыли двух крупных госкомпаний – China Mobile и CNPC (249 млрд юаней). Более того, частный бизнес в КНР, хотя и является движущей силой экономики, подвергается серьезной конкуренции со стороны иностранных компаний, в то время как государственные корпорации от нее во многом ограж­дены. Сегодня в Китае нарастает дискуссия о том, каким должно быть оптимальное сочетание государственной, частной и иностранной собственности в экономике, но очевидно одно: масштабного перераспределения государственной собственности в КНР не произошло, и именно это стало основой для формирования конкуренции между различными формами собственности. (Перевод с китайского Алены Павловой)

https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2011/01/24/privatizaciya_pokitajski