Как коронавирус изменил мир

Пандемия коронавируса — эпохальное событие, последствия которого человечеству только предстоит осознать. Но уже сейчас очевидно, что наша жизнь изменилась и эти изменения с нами надолго, а некоторые и навсегда. ПостНаука попросила экспертов рассказать, как общество отреагировало на коронавирус и чему научилось за время пандемии.

Философ Алексей Глухов о политических изменениях

Пандемия — редкое историческое событие, поскольку все люди на Земле оказались затронуты ею. И люди, и страны вынуждены реагировать на угрозу — и все реагируют по-разному. Это тотальная проверка человечества на всех уровнях на готовность принимать исторические вызовы, и в связи с этим появляется много интересных моментов.

С точки зрения политической философии интересно, как ведут себя демократии. Очевидно, что образцовые страны либеральной демократии, которые были на протяжении десятилетий символом всего самого прогрессивного и эффективного, явно проигрывают по эффективности борьбы с коронавирусом авторитарному режиму в Китае. Ухань, источник пандемии, сегодня практически свободен от коронавируса, тогда как европейские страны накрывает очередной волной. Что же делать в этой ситуации? Сворачивать демократический проект и задумываться о том, что, может быть, все-таки авторитарное правление имеет больше смысла? Или же реформировать систему, развивать новый концепт демократии? Второй путь видится мне намного более интересным.

Если говорить о философии, то некоторые философские догмы, продуктивные в иных обстоятельствах, очевидно, плохо подходят для текущих условий. Например, теория власти Мишеля Фуко, в которой он критикует современные формы власти, основанные на знании, и, в частности, выделяет такой тип власти, как биополитическая. Ее яркий пример — массовая вакцинация. И когда эти концепции современной философии начинают некритически применяться в условиях пандемии, появляются сомнительные высказывания современных философов. Так, Джорджо Агамбен говорит о том, что согласие преподавателей перевести занятия в Zoom — это почти то же самое, что и присяга на верность фашистскому режиму Муссолини [1]. Получается, что в нынешних обстоятельствах бездумно применяются концепции, которые интересны в других ситуациях, отсюда и абсурдные, компрометирующие философию высказывания.

Хорошо то, что сама эпоха подсказывает нам, что нужно выработать собственный, личный взгляд на проблему истины. Пандемия не просто проверяет все ценности, но и поднимает проблемы fake news, постправды. Они беспокоили широкие массы населения с 2016 года, когда слово «постправда» только вошло в обиход, но в эпоху коронавируса, когда появилась пропаганда против карантина и вакцинации и какой-то невероятный поток фальшивых сообщений, эта проблема стала всем понятна.

Поэтому должна родиться новая концепция истины. Современная философия, к сожалению, показывает свою неспособность ответить на насущные вопросы. Обе ведущие школы современной философии не смогли предъявить ту концепцию истины, которая могла бы сказать что-то важное в трудных условиях.

После пандемии многое изменится — и уже изменилось. Сейчас мы общаемся в Zoom так же естественно, как дышим воздухом. Это часть нашей жизни, которая сохранится. Конечно, онлайн-общение не то же самое, что личное общение в аудитории. С другой стороны, благодаря ему открываются новые свободы, от которых человечество едва ли будет готово отказаться, — например, свобода жить вне города и при этом продолжать полноценно работать.

Также у пандемии будет большое будущее в плане демократической теории: многие изменения станут реакцией на то, что произошло сейчас, — новый концепт демократии, понимание того, что современная демократия слишком неповоротлива.

Но мы также знаем, что следующие после потрясений поколения очень легко забывают обо всем, что случилось, и живут с чистого листа, совершенно не заботясь о том, что нужно использовать меры предосторожности. И в этом смысле надежды на то, что пандемия что-то радикально изменит в человеческой природе, нет. Как не изменили ничего средневековая чума или мировые войны.

Социолог Виктор Вахштайн о пандемии и солидарности

Американский исследователь Питер Бэр, работающий в Гонконге, описал реакцию жителей на эпидемию коронавируса SARS-CoV-1 в 2003 году. Он попытался выделить некоторые характерные паттерны изменения отношений между людьми в ситуации карантинной блокады. И тот сценарий, который он описывает, — это сценарий тотальной солидаризации [2]. Слабые связи становятся сильными, люди начинают чувствовать куда больше доверия к тем, кто еще вчера был просто шапочным знакомым. Сильные связи еще больше усиливаются. Увеличивается число слабых связей — начало эпидемии совпадает с массовым использованием платформенных сервисов для спонтанного объединения людей. Бэр выделил семь условий, при которых связи между людьми начинают уплотняться таким образом.

Во-первых, нужно, чтобы люди заранее распознавали угрозу. Потому что, например, когда речь идет о природных катастрофах вроде цунами в Индонезии, правительство делает все, чтобы избежать массовой паники, и в итоге никто не успевает принять никаких мер. Во-вторых, должна быть относительная изоляция. Бэр имеет в виду асимметричную изоляцию — карантинную блокаду Гонконга и Коулуна. В ситуации пандемии мы наблюдаем взаимную симметричную изоляцию: мир делится на самоизолировавшиеся территории, внутри которых живут самоизолировавшиеся люди. В-третьих, необходимо наличие материальных ресурсов, то есть того, что жители зараженной территории готовы поставить на карту ради общественного блага. В бедных, находящихся на грани выживания регионах солидарности не наблюдается. В-четвертых, должны возникнуть новые повседневные ритуалы. Так, пекинское правительство поначалу занижало число заболевших и скрывало масштаб эпидемии. Гонконг же лишь всего за несколько лет до эпидемии стал частью Китая, в нем доверие Пекину было крайне низким — граждане сами начали закупать маски и распространять их среди уязвимых групп. Ношение маски стало новым ритуалом гражданской солидарности. И был случай, когда приехал пекинский чиновник, чтобы «успокоить население»; все его слушатели пришли в масках, без маски был только он сам. В итоге ему даже не дали договорить: он этим своим жестом нарушил новое табу, его поведение было воспринято как «осквернение».

Пятое условие — продолжительность испытания. Моментальные экстраординарные события не оставляют людям времени на солидаризацию.

Два других условия более важны с социологической точки зрения. Одно — наличие сильных социальных связей. Прежде всего, этот параметр включает в себя количество друзей и знакомых у каждого жителя изолированной территории. Но также и плотность «социального графа»: насколько ваши социальные связи не замыкаются в герметичные «клики» (где все знакомые знакомы друг с другом), а пронизывают разные слои, классы и общности. Социальный капитал накапливается до эпидемии, в период карантина он конвертируется в действия взаимопомощи (которые еще больше приращивают социальный капитал).

Последний параметр — оси конвергенции: «внутренняя идентичность» жителей зараженной территории. Как показывали опросы, «гонконгская идентичность» у жителей региона была сильнее «китайской» (и стала еще сильнее после эпидемии).

Если все эти параметры совпадают, в экстремальных условиях мы видим сценарий максимального уплотнения социальных связей и коллективного действия — сценарий солидаризации. В Гонконге он принял вид «войны на два фронта»: против вируса и против некомпетентного пекинского правительства.

Другой сценарий, похожий на солидаризацию, но с одним важным отличием, — поляризация. В 1885 году в Монреале началась эпидемия оспы. Машинист поезда Джордж Лонгли, прибывший из Чикаго, оказался нулевым пациентом. Почувствовав недомогание, он сразу же обратился в центральную городскую больницу, где его отказались госпитализировать, видимо распознав симптомы. Тогда он обратился в главную больницу для франкофонов-католиков — Hôtel-Dieu. Хотя сам был англофоном и протестантом. Католики его приняли, началось массовое заражение (которое в католической части города шло быстрее — подавляющее большинство погибших в результате эпидемии оказались франкоканадцами). Город раскололся на две части. Жители сплотились, но не против вируса, а друг против друга. Франкоканадцы полагали, что протестанты заразили их намеренно, англоканадцы — что виной всему католическое варварство, нежелание соблюдать карантин и отказ от плодов научного прогресса. В Монреале совпали все «критерии Бэра», кроме одного — осей конвергенции. Эпидемия усилила раскол, сформировавшийся исторически.

Третий сценарий — атомизация. Сильные связи становятся слабыми, слабые пропадают. Это то, что мы видели в Москве и других крупных городах. В малых же городах наблюдался четвертый сценарий — трайбализация, когда слабые связи исчезают, а сильные становятся еще сильнее. Люди ограничивают круг общения только по-настоящему близкими и теряют те связи, которые раньше поддерживали по работе или по инерции.

Выделение четырех сценариев (и их граничных условий) — пример того, что в социологии называется морфологическим анализом: исследование изменений внутренней организации «социальных агрегатов». Он оставляет за скобками, например, трансформацию повседневных практик. Как распад или укрепление социальных отношений связаны с ежедневными нерефлексивными действиями? С общением в чатах мессенджеров, походами в магазин, использованием услуг доставки, спортивными занятиями, учебой в Zoom? Для Питера Бэра все эти практики — «остаточная категория». Но именно их поставит в центр внимания микросоциология. Недавно вышло любопытное исследование Эрика Лорье о том, как люди пытаются соблюдать социальную дистанцию, бегая по утрам [3]. Проблема в том, что дорожки прокладывали до того, как появилась социальная дистанция. А те, кто бегает по утрам, хотят продемонстрировать гражданскую ответственность, поэтому бегать надо в маске, как бы тяжело это ни было, и надо как-то разбежаться, соблюсти расстояние в 1,5 метра. Так возникают новые практики: бегуны устанавливают зрительный контакт, он распознается как сигнал, и, когда они сближаются, синхронно обегают друг друга. «Карантинная драматургия» повседневных взаимодействий нормализует экстраординарную ситуацию.

Другой набор переменных, вынесенных теперь за скобки, — коллективные представления. Как трансформация социальных отношений и повседневных практик в период пандемии связана с тем, во что люди верят? С восприятием науки, технического прогресса, доверием властям, представлениями о человеческой природе? Для культурсоциолога именно они будут находиться в фокусе внимания: меняется мировоззрение людей, меняются их социальные связи, и уже исходя из этого меняются привычки.

Морфологический анализ, культурсоциология и микросоциологические подходы по-разному будут отвечать на вопрос, что первично: коллективные представления, социальные связи или повседневные практики. И, соответственно, по-разному отвечать на вопрос «Как мы реагируем на пандемию?».

Философ Елена Брызгалина о пандемии и образовании

Как заведующая кафедрой философии образования философского факультета МГУ предлагаю посмотреть на образовательные концепции и практики. Пандемия не принесла никаких новых трендов в развитие образования как системы, как процесса и как результата, но все изменения критически ускорились.

В обществе укрепилось понимание, что подлинное образование происходит лицом к лицу, онлайн не заменит преподавателя, развлекательные форматы и контент в образовании должны быть под контролем и применяться вовремя и к месту, как мирный атом. Это позитивный тренд.

Пандемия привела к расцвету несистемных провайдеров образования, которые начали влиять на институции формального образования. В результате последние могут стать более гибкими, что будет плюсом, но также может увеличиться пропасть между формальным и неформальным образованием, что будет минусом для человека и образования в целом.

Академическое и учительское сообщество высказало полярные мнения по отношению к элементам цифровой педагогики. Положительной стороной стало появление новых групповых норм при работе в дистанционном формате, в основе которых лежат самостоятельность и сотрудничество. Сильнее, чем до коронавируса, дифференицировались аудитории учащихся: на тех, кто смог сформулировать и поддержать личностные смыслы образования, и тех, кто, не обладая развитыми навыками самоорганизации, потерял мотивацию и ценностные ориентиры или оказался в крайне ограниченных условиях доступа к ресурсам образования. Негативный тренд на незаинтересованность и невовлеченность ведет к нарастанию образовательного неравенства, и, если дистанционные форматы останутся основными, разрыв станет катастрофическим.

Коронавирус показал, что система образования не готова одновременно внедрять новые методики и современные инструменты и сервисы для поддержки учебного процесса и оценивать их с точки зрения соответствия сущности образования.

Человек и человечество не в футурологических прогнозах, а на практике столкнулись с миром высокой неопределенности, нестабильности и неоднозначности. Из этого мира нам не вырваться. Соответственно, появился явственный запрос к образованию: подготовить человека к личностному определению целей и осознанной приверженности определенным ценностям в условиях усложнения и медикализации всех сфер жизни, стремительного нарастания цифрового контроля и потоков постправды, кибергизации и развития ИИ. Образование не может ориентироваться на желаемый социальный образец, потому что в обществе не существует конвенции по поводу будущего. Образованию придется выработать новый идеал образованности внутри себя. Сможет ли? Вопрос открытый.

https://postnauka.ru/point-of-view/156306