Дарья Невская
доктор филологии (Dr.Philol.),
Психолог Людмила Петрановская в интервью сайту mobbingu.net рассказала о том, почему опасно игнорировать травлю в детской и подростковой среде, и как взрослые могут помочь ребенку в ситуациях моббинга/буллинга.
Что мы должны знать о конфронтации и инициации
Дарья Невская: Мы почти все проходили через травлю и гонение. У большинства людей осталась непроработанной психологическая травма, полученная в детстве или уже во взрослом возрасте. Однако люди часто делают вид, что не понимают, о чем речь, когда я рассказываю о моббинге/буллинге в подростковой среде или на рабочем месте. И в этот момент я им не верю. Для того, чтобы понять проблему, достаточно отказаться от стратегии избегания и напрячь память, вспомнив то плохое, что со всеми нами происходило в школе, в пионерском лагере и во дворе. Можно еще вспомнить, как нам было трудно на работе, когда мы были молодыми специалистами. А некоторым моим собеседникам не нужно ничего вспоминать, так как они прямо сейчас на своем рабочем месте испытывают давление и мирятся с унижениями, не признавая факта эмоционального насилия. Но следуя стратегии избегания, взрослые склонны преуменьшать роль моббинга/буллинга в жизни детей и подростков, списывая агрессию на»трудный» возраст и даже некую «традицию».
Людмила, что нам делать с тотальным непризнанием темы моббинга/буллинга в обществе как важнейшей темы, требующей широкого освещения и профилактики — от школы и института до офиса и производства? Как объяснить людям, что тема травли и гонения может стать для них насущной в любой момент?
Людмила Петрановская: Я встречала исследования, в которых говорилось, что последствия серьезного детского моббинга сопоставимы, а иногда и тяжелее последствий, возникающих в результате семейного насилия. Надо понимать, что моббинг/буллинг — не просто неприятные переживания, которые давно были и прошли – это чрезвычайно травматичный опыт, который имеет отложенные последствия. Но здесь следует различать два типа конфронтации с группой.
Каждый из нас проходит в период взросления необходимый период конфронтации с группой. Люди, которые никогда не вступали в такую конфронтацию – это люди конформистского типа личности. Можно, конечно, прожить всю жизнь, никогда не конфронтируя с группой, но за это ты платишь свою цену – недостаточную зрелость и недостаточную индивидуацию. Ты будешь делать все, как хочет группа. Можно и так. Но если у человека есть ценности, личные планы, амбиции, то он, скорее всего, станет конфронтировать со своей близкой группой – с семьей, с друзьями, со сверстниками, социумом. Конфронтация для подростков – необходимый момент инициации, когда ты выламываешься из группы как целого, общности и понимаешь, что ты способен обойтись без ее поддержки и одобрения и выдержать свою «отдельность». Это не значит, что ты всегда будешь отшельником – после этого ты сможешь спокойно входить в новые группы или продолжать находиться в старой, отстояв свое право быть собой. Пережив опыт «отдельности», ты поймешь, что пойти против группы и не разрушиться при этом – это обязательный элемент взросления и становления. На такое твое поведение группа будет всегда реагировать недоумением, агрессией, угрозой изгнания. Это такая почти этология. Группа, как известно, не любит, когда из нее кто-то выламывается. Она предпочитает действовать как единое целое. Если человек все это выдерживает и сохраняется, то дальше он будет чувствовать себя более уверенно, особенно, если противостояние обошлось «малой кровью», без серьезного насилия, и если удалось выйти на новый уровень отношений с группой.
Но есть разница между ситуацией, когда сам человек готов противопоставить себя группе, когда у него есть ресурс для того, чтобы отстаивать свое мнение, позиции, ценности, и той ситуацией, когда конфронтация не была выбрана самим человеком по его внутренним причинам. Проблемы начинаются тогда, когда группа загоняет его в эту роль, а он к этому еще не готов в силу возраста или отсутствия личностных ресурсов. Человек бывает не готов выдержать это противостояние, например, когда ослаблен какой-то болезнью (даже гриппом и его последствиями), когда переживает потерю близких, развод родителей, когда приспосабливается к новой школе или классу.
Другими словами, когда его стресс возник по причинам, никак не связанным с этой группой. В этих ситуациях он сам бы не стал этого делать — никто не ввязывается в «войну на два фронта» добровольно. Человек бывает в двух «базовых состояниях» – либо у него дефицит ресурса, тогда ему нужен, скорее, покой, забота, восполнение ресурса, чувство принадлежности к группе, либо он полон сил и «в ресурсе», тогда можно решать проблемы своей индивидуации, своего выбора и целей. Представим себе ситуацию, когда человек вовсе не хочет сейчас личностного роста, а хочет только покоя и «зализывать раны». Если в этот момент он оказывается в дисфункциональной группе, которая стремится укрепить свою сплоченность за счет травли того члена коллектива, у кого и так пробит «ресурсный резервуар», может возникнуть ситуация жестокой травли с далеко идущими последствиями.
Надо отдавать себе отчет в том, что любая группа (община, комьюнити) – очень сильная штука. Она имеет как темную, так и светлую сторону: может защитить, мощно поддержать и создать теплое пространство, в котором ты восстановишься, и она же может тебя добить, если считает, что ты опасен и вреден. И если она сама дисфункциональна – ей недостаточно здоровой сплоченности и нужно кого-то кушать, то в этой ситуации и возникает патологическая травля с самыми травматичными последствиями. Причем, это уже будет не инициационный опыт, из которого ты выходишь более сильным и цельным, а «плохая история», приводящая к травме, к хронической «пробоине». Человек уходит пострадавшим, с потерями, у него теперь есть болезненные «нервные узлы», и если жизнь его снова поместит в похожие обстоятельства, триггерные ситуации, то он, скорее всего, не справится. При обычном противостоянии человеку не нужна помощь психотерапевта — ему, возможно, будет нужна поддержка друзей или семьи, или книжки хорошие почитать, фильмы посмотреть, другими словами, ему потребуется ресурс отношений и культурный ресурс, чтобы восстановиться. А после травли, инициированной группой, этого всего может не хватить и потребуется проработка этого опыта с психотерапевтом.
Можно ли подготовиться к травле и гонению?
Д.Н.: Людмила, стоит ли проводить профилактические беседы с детьми, подготавливая их к тому, что они могут оказаться в ситуации травли и гонения в любой из ролей? Должны ли дети, которые с этим еще не сталкивались, оставаться в неведении или их нужно предупреждать о вероятности такого сценария? Например, затевать разговор о моббинге/буллинге, когда ребенок невольно оказывается в группе риска – идет в новый класс или после болезни должен вернуться в свой класс, в котором многое изменилось; или в том случае, когда у него разводятся родители, или он начинает носить очки или виниры; или ребенок просто очень хорошо учится и тянет руку на уроке, не обращая внимание на смешки в классе и раздражение, которое он вызывает своей активностью у одноклассников. Я сейчас перечисляю те ситуации, в которых группа может «назначить» ребенка на роль «белой вороны» и «козла отпущения». Должны ли родители, пока еще не разгорелась травля, поговорить с ребенком о том, как себя вестив условиях развития разных сценариев моббинга?
Л.П.: Когда ничего еще не происходит, то все разговоры воспринимаются так – «ну это где-то там у кого-то, а я-то здесь причем?». Можно использовать насыщенный этой темой информационный контекст. В этом смысле очень хорошо, что сейчас появилось много книг и фильмов для подростков на эту тему. Бывает достаточно и того, чтобы человек просто знал название явления, и на каком-то примере увидел, что это не есть норма. Нужно говорить ребенку: «Не факт, что это случится с тобой или при тебе, но это иногда бывает и это недопустимо». Эти понятия – моббинг/буллинг, травля, эмоциональное насилие и агрессия — должны входить в понятийный круг ребенка. По крайней мере, он будет знать этому имя и сможет распознать симптомы. Это как в случае с тепловым ударом или острым аппендицитом: мы можем никогда в жизни с этим не столкнуться, но симптомы надо знать.
Что мы должны знать о последствиях травли
Д.Н.: Обычно мы обращаем внимание детей на роли «жертвы» и «агрессора», поскольку допускаем вероятность того, что наши дети могут оказаться в этих ролях. А как быть с теми ребятами, которые чаще всего находятся в роли наблюдателя? Ребенок может в течение всех школьных лет оказываться свидетелем травли. Насколько этот опыт травматичен для ребенка? Как о нем разговаривать с ребенком?
Л.П.: Для свидетелей очень важно, чтобы они сопоставили то, что видели в фильме или прочитали в книге, с тем, что происходит у них в классе и осознали: «Слушайте, а ведь у нас это и происходит!». Насыщенность контекста соответствующей информацией о травле очень важна именно для свидетелей. Жертва вряд ли будет сомневаться в том, что с ней происходит – ее чувства безошибочно это подскажут. Агрессору таким способом не поможешь. Там другая история. А вот для свидетелей, в том числе для педагогов, которые часто занимают отстраненную позицию, для родителей, которые не придают этому значения и им кажется, что ничего страшного не происходит – очень важно уметь распознавать ситуацию. Обычно взрослые описывают травлю одного ребенка группой одноклассников такими словами: «Ну не поладили… возраст такой… это же дети… все через это прошли…». Вот для них как раз очень важно, чтобы эта ситуация имела название. И когда информация о буллинге постоянно попадается человеку на глаза, то это действительно работает.
Д.Н.: Людмила, не могли бы вы подробнее рассказать о том, чем чревата непроработанность опыта травли для жертвы, которая много лет сносила издевательства, для агрессора, который все эти годы ловко избегал наказания, а также для свидетеля, который так и не понял, с чем столкнулся. Что их ждет в будущем?
Л.П.: Свидетели бывают разные – либо они парализованы страхом и ничего не предпринимают, чтобы в какой-то момент не оказаться на месте жертвы. А бывают свидетели, которые занимают положение «шестерки» при агрессоре. Ситуация насилия всегда загоняет человека в псевдовыбор – либо ты жертва, либо агрессор, или виктимность или идентификация с агрессором. Ситуация насилия сама по себе создает эту «вилку», когда кажется, что нет никакого другого выхода, кроме этого. Ребенок, да и взрослый, который попадает в эту ситуацию и у него недостаточно в тот момент личностных ресурсов, может решить, что весь мир устроен именно так – есть сильные, а есть слабые, и сильные над слабыми издеваются. Это искаженная картина, которую видят все жертвы насилия, насильники и свидетели. И в этом смысле картина жертвы и картина насильника ни чем не отличаются.
Ребенок в этой ситуации более уязвим, потому что у него пока не получается противопоставить этому другую картину мира. У взрослого человека складывается такая картина мира, если у него был уже опыт травли в детстве, или если у него сейчас по какой-то причине ушла почва из под ног. И суть проблемы именно в этой картине. Дети в группе в ситуации насилия могут меняться ролями – становиться то жертвами, то насильниками, то свидетелями. Они могут переходить от свидетеля, сочувствующего жертве, в свидетели, подталкивающие жертву к смирению и виктимизации и, соответственно, наоборот. Если жертву убрать из группы, то любой вчерашний свидетель может стать жертвой. Если в группу придет более крутой насильник, то вчерашний насильник может стать жертвой. Роли могут меняться, но важен сам сценарий, по которому существует дисфункциональная группа. А последствия у всех будут нехорошими.
Если говорить о жертве и сочувствующем свидетеле, то у них будут такие же последствия, как и после любой другой психологической травмы. Это будет посттравматический синдром со всеми его проявлениями: психосоматическими, тревожными, депрессивными расстройствами, с паническими атаками в ситуациях, напоминающих пережитой опыт, с ухудшением физического здоровья, с невозможностью разумно действовать в ситуациях, которые являются триггерными. Поскольку травма случилась в ситуации социального взаимодействия, то и триггеры, скорее всего, будут тоже социальными – то есть ситуации новой группы (класса, места работы, компании), ситуации конкуренции, ситуации публичного внимания и т. п. И тогда человек может следовать разным сценариям: кто-то будет тонуть в посттравматических переживаниях, все больше подчиняя им свою жизнь, а кто-то — отсекать их, стараясь стать как бы неуязвимым и «пофигистом», но по сути дела, тоже подчиняя свою жизнь этой цели. У каждого из них есть свои проявления и последствия, с этим работают в психотерапии.
Если говорить об агрессорах, то тут тоже бывает по-разному.
Часто агрессор – это бывшая жертва. Ребенок, которого бьют дома, обесценивают или унижают, в школе будет бить более слабых. Агрессором может быть и ребенок, которого дома будут любить и превозносить, но давая понять, что востребован он будет только в определенном качестве. Мальчик – герой французского фильма «Игрушка» – настоящий буллер, которого папа любит и балует, но дает ему понять, что есть некий узкий коридор, в рамках которого ребенок может его устроить. Отец показывает ему примеры садистического буллинга, наслаждаясь производимым эффектом – эпизод, когда они покупают дом у семьи и выгоняют хозяев из-за обеденного стола. Такой ребенок с большой вероятностью станет агрессором, если не встретит кого-то, кто сможет дать ему другую модель отношений.
Встречаются (намного реже) еще агрессоры-социопаты, у которых нарушено формирование совести и сочувствия. Но они обычно не являются фронтменами травли. Фронтменом будет битый, но сильный. А социопат скорее станет закулисным организатором и «серым кардиналом». Но они и самые безжалостные, не останавливаются перед любыми формами унижения, доведения до суицида. Они манипулируют группой, вовлекая свидетелей в роли агрессоров, «повязывая» всех виной, и взрослыми, пытающимися понять, что происходит. И часто выходят сухими из воды, потому что формально они «ни при чем» и даже «хотели помочь».
Как помочь ребенку в ситуации травли
Д.Н.: Так случается, что дети в какой-то момент начинают учиться без прежнего энтузиазма. В младших классах они еще хотят отвечать, тянут руку, вызываются участвовать в конкурсах и олимпиадах, а потом, вдруг, как будто отрезает. Они не доделывают домашнее задание и не дочитывают книг, теряют интерес к знаниям. Как родители смогут понять, по какой причине ребенок перестал проявлять усердие в учебе? Возможно, причина в том, что дети находятся в вилке между высокими требованиями родителей и классом, которая не терпит выскочек и «ботанов». И тогда они закрываются в раковину и оттуда с напускным равнодушием взирают на мир. Мы хотим, чтобы дети были лучшими, но всю жизнь им будут постоянно напоминать о том, что выделяться некрасиво и за это даже можно пострадать. Что делать родителям?
Л.П.: Во-первых, а кто вообще сказал, что все нужно доделывать? Почему нужно дочитывать любую книжку? Мне, например, очень мешает это внедренное филологическое отношение к тексту, что нужно обязательно дочитать книгу. Я много времени сэкономила, когда разрешила себе не дочитывать некоторые книги, которые мне не нравятся. Есть куча разных дел, которые может и не стоит доделывать, а может и стоит. Одна из важных составляющих обучения – мы должны научиться отличать дела, которые нужно доделывать от дел, которые, чем скорее бросишь, тем больше времени и сил сэкономишь. Это важное умение для взрослого человека. Что касается среды, в которой ребенок не может оставаться самим собой и вынужден мимикрировать… Понимаете, жестоко помещать ребенка в бассейн с крокодилами и удивляться, почему он вместе с ними не резвится и не плавает красивым «кролем», а забился в угол. Мне кажется, что в ситуации, когда для ребенка не безопасно быть таким, какой он есть, а в данном случае это быть, например, «ботаником», родителям необходимо переместить его в другую среду, где он сможет оставаться самим собой. К сожалению, говорю, опираясь на свой опыт: в свое время мы недооценили серьезность ситуации, в которой оказался наш ребенок и слишком долго надеялись, что «все наладится» и вели разговоры, когда надо было действовать.
Д.Н.: А если родители по какой-то причине не в состоянии забрать ребенка из этого класса, то должны ли они научить его приспосабливаться к этой ситуации – например, лечь на дно и ничем не выдавать своего присутствия или… стать одним из «крокодилов»?
Л.П.: Если есть возможность вывести из бассейна с крокодилами, то это обязательно нужно делать. Не всегда можно сменить школу, но можно приструнить «крокодилов», чтобы они стали тише, допустим, сделать так, чтобы взрослые, которые отвечают за этих детей, вмешались в ситуацию.
Д.Н.: Вмешиваться тоже можно по-разному… Некоторые родители, например, не получив поддержки учителей и администрации школы, начинают заниматься самоуправством. В Риге был случай, когда полицейский сам наказал буллершу своей дочери. Он пришел в класс и выпорол ее ремнем. У него просто не было других возможностей приструнить агрессора.
Л.П.: Есть ситуации, например, дворовые, когда старший брат или папа выходят и предупреждают, припугивают обидчиков. Это базовая функция семьи – защищать своих членов. По этой причине травле редко подвержены дети из многодетных семей. Если одноклассники знают, что у него еще пять братьев и сестер в разных классах, то вряд ли станут к нему цепляться. Другой вопрос, насколько разумно лечить буллинг насилием и унижением? В вашем примере папа идентифицировался с агрессором и показал детям, что на любого агрессора есть агрессор посильнее. Он не изменил картину мира детей. Картина мира, о которой мы уже говорили, только подкрепилась. И хотя его дочь увидела готовность своего отца прийти ей на помощь, сама картина мира, в которой сильный всегда прав, закрепилась в ее сознании. А если найдется кто-то, кто сможет побить папу, то что тогда? Все эти идеи о защите членов своей семьи хороши только в том случае, если будет демонстрация силы без унижения.
Если говорить о доподростковом возрасте, то там характер группы во многом определяется взрослым, отвечающим за эту группу, т.е. педагогом. И в такой группе нет смысла что-то там делать с детьми пока не найдется взрослый, который возьмет на себя ответственность за отношения и правила в этой группе. Мой опыт показывает, что в начальной школе ситуация травли так или иначе инспирируется взрослым. Учитель дает какие-то сигналы детям, которые к нему очень лояльны в этом возрасте. Эти сигналы вдохновляют детей на то, чтобы третировать того, кто не нравится учительнице. Соответственно, если мы хотим усмирить наших «крокодилов», то нужно найти их «дрессировщика». И эти силовые разборки нужно проводить с «дрессировщиком», а не с самым борзым «крокодиленком».
Но взрослые часто отпихиваются от этой ответственности, так как не знают, как это делать, они просто не умеют разрешать конфликтные ситуации. Дело в том, что взрослые часто либо сами в детстве имели такой опыт, либо просто беспомощны перед детской групповой динамикой. Я в свое время написала серию постов «Детки в клетки» (см. на нашем сайте http://mobbingu.net/articles/detail/63/ и http://mobbingu.net/articles/detail/62/ ) именно о типичных ошибках взрослых, когда они путают травлю и непопулярность, когда пытаются решать проблему, расхваливая жертву или вызывая жалость к ней. Это все не работает.
Д.Н.: Вы правы, очень многое в этой ситуации зависит от взрослых. Атмосфера в классе может измениться в лучшую сторону, когда появляется новый учитель-предметник, способный заинтересовать своим предметом, или приходит в группу авторитетный взрослый (психолог, тренер), которому дети поверят…
Л.П.: Да, такое вполне возможно. Приходит человек с другой картиной мира и показывает, что можно совсем по-другому строить отношения и использовать другой способ взаимодействия. И вдруг оказывается, что этот способ здоровее, приятнее, интереснее, и дети перестраиваются под него. Травля – это болезнь дисфункциональной группы и мало кто умеет ее лечить, но важно, чтобы взрослый смог принять на себя ответственность за то, что «крокодилы» кого-то покусали. И не они в свои 7-10 лет будут в этом виноваты – в этом, будешь виноват ты, взрослый. Иногда вмешательство авторитетного взрослого волшебным образом в один день смиряет кровожадность «крокодилов». Это не значит, что жертве теперь будет приятно и хорошо в этом бассейне, но, по крайней мере, его жизнь не будет адом.
Но очень трудно найти того учителя, который бы взял на себя ответственность. Я как родитель с этим столкнулась. Очень сложно со школой взаимодействовать. Учителя складывают лапки и говорят, что «сейчас такие дети». Какие «такие»?
Мне, например, не удалось привлечь учительницу к решению проблемы с травлей моего ребенка. Она «включала дурочку», хлопала глазами и говорила: «Что я могу сделать? Вот, дети почему-то так себя ведут…». Я пошла к директору, и она мне начала рассказывать, что «учитель один, а их много». И тогда я задала вопрос: «Я правильно понимаю, что ваш педагогический коллектив не в состоянии справиться с ситуацией эмоционального насилия над ребенком?». У нее что-то там перещелкнуло в голове. «Ах, вы так ставите вопрос?», — спросила она меня. Я подтвердила, что именно так. И она пообещала, что разберется. Я не знаю, что там произошло, но через несколько дней дочка сказала, что дети поспокойнее. Хорошо ей там всеравно не стало, но, во всяком случае, было терпимо, и мы переждали время перед переводом в другую школу.
Д.Н.: Посмотрите, какая абсурдная ситуация складывается. Медсестер учат, как себя вести в ситуации, когда пациент разбушевался, стюардесс учат справляться с агрессивными и недовольными пассажирами, а учителей ни в одном педагогическом вузе страны не готовят к экстраординарным ситуациям, к ситуациям агрессии и насилия, которые постоянно возникают в школах во всех возрастных группах.
Л.П.: Да, чаще всего учителя беспомощны перед эмоциональным насилием и агрессией подростков. И от беспомощности и не способности управлять группой они прибегают к дешевым трюкам, а именно сами используют ситуации насилия в дисциплинирующих целях. Например, моббинг может стать способом сплотить класс против кого-то, кто не такой, кто глупый, смешной, мешает учителю, лезет на рожон.
Д.Н.: Некоторые родители даже в очевидной ситуации травли не забирают своего ребенка из класса, мотивируя это тем, что не хотят формировать у него «синдром жертвы», стремясь к тому, чтобы ребенок сам научился бороться с трудностями в жизни. Вы порекомендуете этим родителям забирать ребенка из школы в любой ситуации травли?
Л.П.: Нельзя так ставить вопрос. Забирать или не забирать ребенка из школы зависит от очень многих компонентов – есть сам ребенок со своими особенностями и способом поведения. Есть дети более гибкие и способные со всеми договориться, а есть дети, которым трудно общаться в этой ситуации, есть разные школы и разные классы. Поэтому первое, что нужно сделать – это попытаться исправить ситуацию. Может быть, учительница не придала значение тому, что происходит, и тогда нужно ей об этом сообщить.
Когда уже в другой школе, куда мы перевели дочь, в класс пришел новый мальчик, дети его не приняли. Появились зачатки травли. Учителя сразу заметили, начали работать, и ситуация через некоторое время выправилась. Мальчик не изменился, но группа нашла способ взаимодействия с ним. Поэтому самое разумное, попытаться изменить ситуацию прямо сейчас и это могут сделать взрослые, которые работают с этой группой.
Если вы предполагаете, что дело в вашем ребенке, что он общается как-то не так, что настраивает детей против себя или недостаточно ловок в общении, то нужно, конечно, думать о каком-то «апгрейде» ребенка. Это может быть работа с психологом, работа в детской психологической группе, но ребенок не обязан удариться оземь и с завтрашнего дня стать асом коммуникации. Возможно, у него уйдут годы на то, чтобы «прокачать» навыки, которые у него врожденно слабоваты.
Д.Н.: Но это потребует от родителей признать, что дело не в группе, а в их ребенке. А родители редко способны признать, что у их детей есть психологические проблемы.
Л.П.: Так не бывает, чтобы дело было в ком-то одном – или в ребенке или в коллективе. Это комплексная проблема. Да, есть дети, которые никогда не попадут в ситуацию травли даже в дисфункциональной группе. Они так ловко общаются, что их это не коснется. Есть дети, которые при малейшей дисфункциональности группы влетят в эту ситуацию. Есть группы, которые обязательно найдут кого травить, а есть группы, которые даже при сильно проблемных участниках не станут их травить. Есть ситуации, когда человек никогда не станет жертвой травли, а есть ситуации, в которых тот же человек очень рискует. Нет однозначных и простых ответов.
Но есть вещи, которые стоит делать быстро. Например, привести в сознание учителя можно одним разговором, напомнив ему об ответственности за группу. Или двумя разговорами – с учителем и с директором. Или тремя разговорами – с учителем, директором и департаментом образования. Мы идем вверх по ступенькам пока не находим того взрослого, который возьмет на себя ответственность. Еще можно быстро забрать ребенка из школы, но лимит таких решений ограничен – не будешь же каждый раз менять школу. Есть вещи, над которыми нужно работать годами – это развитие коммуникативных способностей у самого ребенка. Но нужно как-то жить и в эти годы.
Д.Н.: Бывают такие ситуации, когда дети категорически отказываются переходить в другой класс или в другую школу, мотивируя это тем, что здесь они, по крайней мере, знают, чего ждать от своих насильников. Они сумели к ним приспособиться, а на новом месте еще неизвестно, что их ожидает…
Л.П.: Да, это действительно большая проблема. Ребенок думает, что он уже может предвидеть выкрутасы своих мучителей, а в новой школе еще не известно, с чем ему придется столкнуться. Видимо, в этих ситуациях решение должны брать на себя взрослые. Я думаю, что нам не стоило так долго тогда ждать, слушая от ребенка, что «все нормально». Детям, действительно страшно переходить в другую школу. И потом дети же не думают, что вся школа – это сплошной кошмар. В школе им может нравиться учитель или какой-то предмет, или с ребятами на кружке совсем неплохо проводить время, или на спортивной площадке… А если имеют место серьезные формы травли, переходящие в физическое насилие (портят вещи, бьют, мучают, доводят до истерики), то в этих ситуациях нужно срочно привлекать внимание к ситуации тех, кто должен отвечать за эту группу. И, если не помогает вмешательство ответственных взрослых, то забирать.
Дети и их «границы»
Д.Н.: Есть замечательный подростковый роман Гэри Шмидта «Битвы по средам»
(перевод О.Варшавер). Там герой – мальчик, который абсолютно убежден в том, что учительница миссис Бейкер его ненавидит. Она действительно строга с ним и требовательна. Как и сам герой, читатель не сразу понимает, что на самом-то деле она его настоящий друг, старший товарищ и наставник. А мальчик приходит домой и жалуется всем родным на то, что «миссис Бейкер его ненавидит». Семья дружно отмахивается от его жалоб. Однако в иных семьях мама сразу может отреагировать на подобные слова сына или дочери и пойдет в школу, чтобы устроить скандал и, возможно, даже потребует увольнения учителя или переведет ребенка в другую школу. А ребенок на самом деле манипулирует родителями, так как ему только кажется, что миссис Бейкер или «маривановна» к нему предвзято относится. Допустим, он таким способом предвосхищает жалобы учителя на его поведение и плохие оценки.
Как родителям распознать подлинную угрозу и отличить ее от фантазий ребенка, которому иной раз приятно побывать в роли «жертвы»?
Л.П.: Обычно родители представляют, что знает их ребенок, и на что он способен. Если ребенок манипулирует родителями, это значит, что он абсолютно им не доверяет и у него искаженная привязанность к ним. И если это так, то никакие оценки уже не важны. Я вообще не очень понимаю, почему родителей больше всего волнуют низкие оценки. Их должно волновать, если учитель обижает и унижает ребенка.
Д.Н.: А стоит ли родителям учить ребенка отстаивать свои границы в общении со взрослыми – смело отвечать на хамские выпады взрослых, уметь говорить «нет» при необходимости? При том, что существует опасность, что развитие этого «навыка» может сказаться и на отношениях с самими родителями…
Л.П.: Я думаю, что это разные категории родителей – те, кто учит детей сопротивляться агрессии и защищать себя и те родители, кто это допускает по отношению к своему ребенку. Они не будут этому учить своих детей, а будут солидаризироваться со школой.
Д.Н.: Но есть такой вид насилия, которое и насилием-то в привычном смысле этого слова не назовешь. Я имею в виду авторитарное воспитание, давление на ребенка, которое очень часто встречается в любящих и интеллигентных семьях. Родители сами не терпят, когда дети им перечат, и отстаивание ребенком своих границ воспринимают как «бунт на корабле».
Л.П.: Жизнь заставляет ребенка говорить «нет» уже с двух-трех лет. Вопрос в том, как сам ребенок будет реагировать на открывшиеся возможности. Допустим, он может испугаться того, что его реакция разрушит теплые отношения с родителями. Есть разные виды нетерпимой реакции родителей – «если будешь говорить «нет» — ты у меня получишь», «если ты мне будешь говорить «нет» — ты мне больше не ребенок, и я тебе всячески дам тебе это понять», или – «если ты мне будешь говорить «нет», ты меня разрушишь, я буду несчастен». Конечно, такие реакции, могут отбить у ребенка желание говорить «нет». Важно, чтобы ребенок понял: от того, что он научится говорить родителям «нет» и отстаивать свои границы, ничего ужасного не случится, даже если будет конфликт, все останутся целы и отношения сохранятся.
Как учиться на своих ошибках
Д.Н.: Людмила, как совместить требование психологов к жертве не допускать самообвинение с тем, что человек должен критически осмыслить свой предыдущий опыт, чтобы на новом месте не повторять старых ошибок? Это вопрос в большей степени относится к ситуациям травли среди взрослых людей.
Л.П.: Вопрос из разряда, «а виновата ли жертва, что шла по пустому парку в темное время суток и ее изнасиловали»? Нет, в том, что ее изнасиловали, виноват насильник и только он. Но это не значит, что ходить вечерами по темным аллеям парка в криминально неблагополучном районе – хорошая идея. Кстати, длина юбки, как показывают исследования, не играет никакой роли. Совершенно очевидно, что если преступник хочет кого-то изнасиловать, то ему все равно, какая юбка будет на жертве. Импульс возникает не из-за юбки, а внутри насильника, и он будет искать жертву в том месте, где шансы на успех повышаются – в темном и безлюдном. Суд, естественно, признает виновным насильника, и темнота, и парк, и даже юбка не станут смягчающими обстоятельствами. Но чтобы позаботиться о себе, стоит оценивать риски, когда идешь вечером через безлюдное место.
Вины жертвы в насилии над ней никакой нет. Но снизить в будущем риски и подумать, что ты можешь сделать, чтобы не допустить насилия или быстро его пресечь, если оно только начало развиваться, очень полезное для жертвы дело. Более того, нет такой жертвы, которая бы этого не делала. Когда проходит терапия травмы, то всегда прорабатывается не только то, что случилось плохое, но и то, что человек делал разумно, как он пытался себя защитить. И это в терапии подчеркивается как его ресурсная часть.
Поэтому, когда мы говорим про вину, мы загоняем человека опять в жертву. Когда мы говорим о том, что от самого человека зависит в этой ситуации, то мы обращаемся к его сильной стороне. Нет никакой вины жертвы в травле. Но если есть риск в будущем снова оказаться в ситуации угрозы травли, стоит позаботиться о том, чтобы снизить риски и научиться себя вести эффективно.
Д.Н.: Вопрос, которым часто задаются люди, получившие травму: «Стоит ли двигаться вперед и вверх? Мир как-то жил без моего особого вклада и дальше будет жить…». В посттравматическом состоянии часто возникает неуверенность в своих возможностях, и ты живешь с оглядкой на тех, кто может в любой момент сказать тебе, что ты действительно не так хорош, что были правы те, кто тебе указал на дверь. И как во взрослом возрасте преодолеть эти сомнения и страхи, и овладевают ли детьми такие же сомнения и страхи после полученной травмы?
Л.П.: Конечно, овладевают. Одним из последствий травмы может быть суицидальный риск и мысли о том, «лучше бы меня совсем не было». И в ситуации, когда травма связана с социумом, даже любящая семья не всегда может помочь. Семейное принятие – оно такое безусловное и поэтому оно обесценивается ребенком: «Да, родители меня любят, а куда им деваться? А большой мир меня не примет никогда, потому что я такой вот социальный урод». Рано или поздно наступает возраст сепарации от семьи, когда семья не может удовлетворить всех потребностей подростка и реализовать его планы. Ему нужно выходить в большой мир, про который он уже выучил, что тот его никогда не примет. И тут появляются тревожные и депрессивные расстройства, суицидальные мысли. Вместо того, чтоб осваивать мир социальных связей, человек хочет забиться в нору и никогда оттуда не вылезать.
Д.Н.: Мне кажется, что в этой ситуации родителям нужно найти для ребенка старшего товарища, друга, который не был бы членом семьи и, в тоже самое время, был бы из того мира, который его не принял…
Л.П.: Да, эта задача хороша для наставника, которым может стать учитель, тренер, психолог, сосед, руководитель какой-то студии, кружка. Это замечательно. Одобрение наставника не безусловно, в отличие от родительского. Наставник и «косяки» заметит и про достоинства скажет. И его внимание и интерес к ребенку могут быть очень важны.
Книга – советчик и друг
Д.Н.: Людмила, давайте поговорим о том, какую роль в терапии могут играть литература, кино, театр. Я как-то присутствовала на «круглом столе», в котором принимали участие психологи и обсуждали детскую литературу. И я услышала такое мнение, что книги и фильмы не играют большой роли в выявлении травли и в терапии. Я совершенно с этим не согласна. Каждый год издаются замечательные книги в основном иностранных авторов, в которых ребенок, подросток может увидеть как в зеркале себя и опознать знакомые ситуации, поняв, как можно действовать, чтобы выйти из под удара с наименьшими потерями. Кроме того, как мне кажется, закрытый ребенок, читая и обсуждая книгу вместе с родителями, может раскрыться. Какова на ваш взгляд роль литературы и кино в терапии моббинга?
Л.П.: Эти книги бывают разные. Возьмем, например, «Бесконечную книгу». История о том, что был ты изгой, но потом с тобой случилось что-то необыкновенное, волшебное, и ты пережил особый опыт, который тебе помог стать крутым, и ты всех спас. Это, в принципе, такая нормальная инициационная мечта о супермене, но в реальности она мало помогает в ситуации буллинга и изоляции – ты сидишь, ничего не делаешь, а только мечтаешь, как станешь супергероем и все «ахнут». Но в реальности волшебник не придет и никаким волшебным свойством тебя не наградит, и ты будешь сидеть, все глубже погружаясь в псевдоаутичное состояние, из которого трудно выбраться.
Есть еще и такой тип литературы, в котором происходит анализ травли как явления. Например, «Чучело» В.Железникова, в котором показывается, что происходит с организаторами и участниками травли, но выхода там, собственно говоря, нет никакого.
Д.Н.: Но есть и другие книги для подростков. Это книги в основном скандинавских, канадских, английских авторов, в которых как раз даются примеры выхода из самых запущенных ситуаций травли, книги, в которых жестокий мир казалось бы не дает ребенку никаких шансов на то, чтбы сохранить свою индивидуальность и спастись. Но они учат тому, что можно найти выход даже из самых запущенных ситуаций, если ребенок будет действовать и сопротивляться. В числе этих жестоких, но наполненных надеждой книг и три моих самых любимых – «Лужок Черного Лебедя» Дэвида Митчелла, «Чудо» Р.Дж.Паласио, «Ямы» Л.Сашара. И список таких замечательных книг, которые могут прийти ребенку на помощь, когда он растерян и не знает, как поступить, постоянно расширяется ( см. список на нашем сайте http://mobbingu.net/articles/detail/240/ — прим. Д.Н.).
Я анализировала, например, почему столько подростковых фанфиков появилось к книге Стейс Крамер «50 дней до моего самоубийства», и почему она так востребована в среде подростков 12-14 лет. Эта книга показывает мир таким, каким видят его наши дети, но о существовании которого мы, взрослые, ничего не знаем. Мы можем только предполагать, до какой степени в нем бывает страшно и дико. Я разговаривала на эту тему с подростками, прочитавшими книгу. Они сказали, что в ней им понравилось то, как честно и жестко все рассказано об их жизни. И еще им понравилось то, что героиня находит в себе силы справиться с безвыходной ситуацией. Как вы знаете, она не заканчивает жизнь самоубийством. И ребята мне признались, что они видят вокруг себя таких героинь и сталкиваются с похожими ситуациями. И чем жестче ситуация, описанная в книге, чем она ближе к реальным переживаниям подростков, тем она больше может им помочь. Кроме того, в компании таких героев, подросток не будет чувствовать себя одиноким.
Л.П.: А мне показалось, что в этой книге слишком высокая концентрация всех несчастий и ужасов. Просто невероятно, чтобы это все произошло за 50 дней в жизни обычной девочки из довольно обычной семьи. Но, может быть, я просто не очень хорошо представляю себе реальную ситуацию. Подростки, как я понимаю, по-другому реагируют.
Д.Н.: Да, и у них есть ощущение сопричастности, так как они, по их собственному признанию, все время «ходят по краю» «рискуют», хотя все вокруг могут просто не знать и не замечать, что в их жизни каждый день происходят какие-то истории, которые просто просятся в такую книгу или сошли с ее страниц. Возможно, такое восприятие своей жизни подростками связано с проекцией фильмов и игр, в которых много жестокости, и правда на стороне сильного и беспощадного.
Л.П.: Дело в том, что в современном обществе нет инициационных практик, но потребность в инициации есть, а в виде инициации им предлагают ЕГЭ сдать. Поэтому они сами и находят всякие приключения на свою голову, и их привлекает все, что рассказывает о таких крайних переживаниях. Про что эти инициационные практики? Про то, что ты через них прошел и не разрушился, тебе было плохо, больно, страшно, а ты уцелел. Кто это сейчас захочет, чтобы ребенку было плохо, больно и страшно?
Д.Н.: В нашем детстве было больше возможностей для инициаций?
Л.П.: Мы росли в гораздо менее тревожном мире. Сейчас слишком много тревоги вокруг. Родители очень сильно боятся за своих детей и то, что нам тогда разрешали родители, сейчас детям не разрешается. И многие из этих практик проходили между делом, когда дети шлялись во дворе, попадали в рискованные ситуации, как-то их преодолевали, даже не рассказывая родителям о том, что с ними приключилось. А сейчас получается, что мы их лет до 12 просто держим в вате, да и потом хотели бы по возможности…
А при этом на них обрушивается вал достаточно жесткой информации и у них малость «крыша едет» от этого. У них абсолютно безопасная, простроенная, предсказуемая жизнь, а потребность есть в том, чтобы быть «крутым» и пройти испытания, стать выше страха, жалости, уязвимости. Про это очень много сейчас популярного кино, игр, и книг и можно примерять к себе поступки неуязвимых героев с психопатическими чертами.
Д.Н.: В какой-то степени повторяется книжная история XIX века, когда Татьяна Ларина ходила “ с опасной книгой» — с романом, «воображаясь» его героинями, получая опыт проживания, до получения самого опыта?
Л.П.: Да, только с той разницей, что «внебрачный поцелуй» сейчас уже никого не впечатлит, а уровень «жести» и «экстрима» в современной литературе и кино неизменно повышается.
Д.Н.: Но нельзя же искусственно создавать детям эту инициационную среду в реальности. Как говорила мне одна бабушка в ответ на мое замечание, что у внучек абсолютно тепличная среда: «Я не могу создать им искусственное трудности. Пока у них есть возможность жить спокойно и без стрессов, они будут жить в такой атмосфере».
Л.П.: Я сама не знаю, что с этим делать. Уровень терпимости растет. Если раньше для того, чтобы подтвердить себе и другим, что ты крутой – выдержал какие-то трудности и не разрушился, достаточно было в небольшой степени «заплыть за буйки», то сейчас, что ни сделаешь, то все вроде можно. Это теневая сторона расширения свободы, толерантности. Получается, что когда границы недозволенного отдвигаются, нужно делать все более экстремальные вещи, чтобы доказать свою крутизну, в том числе и пойти на инициационную конфронтацию, о которой мы говорили в начале беседы. Если раньше достаточно было на час позже домой прийти, чтобы огрести последствия и чувствовать себя бунтарем, то теперь я уже и не знаю, что нужно такое сделать. То есть, мы расширяем зону принятия, и чтобы этот опыт получить, приходится заходить все дальше. Такой парадокс.
Д.Н.: Людмила, спасибо вам за этот интересный разговор.
http://mobbingu.net/articles/detail/329/
